"В сердце, что кажется холодным, порой скрывается страсть, неизвестная огненным душам"
Помнишь, я говорил, что знаю, что такое боль? Ни черта подобного. Боль - это когда я тебя не вижу.
Не упасть бы еще ниже. Хотя ниже, кажется, и некуда . Разве что в преисподнюю.
Потом – это ещё не теперь.
Жил себе человек. Любил жену и дочку, во что-то верил. Работал, думал, добивался. Но все это неважно, когда лежишь на дне реки…
И однажды "вторые" станут Первыми...
Опять эта тема про души... До чего тяжело жить с человеком, который верит во всякую ересь. Зато теперь понятно, почему мама то и дело вспоминает об этом Антоне.
Совместный бред объединяет.
Книги не привязаны к людям. Их жизнь не зависит от того, перелистывают ли страницы чьи-то пальцы. Даже рваные и пожелтевшие, они продолжают хранить в себе свою собственную жизнь. Это не мы с ними делимся, а они - с нами. И всегда оставляют за собой право быть прочитанными.
Черт, я понимаю, что это звучит мелко, но что, если особого смысла нет? И в нашей жизни никогда не случится чего-то особенного. Такого, чтобы сказать: да, именно для этого я и живу...Надо просто просыпаться по утрам. Готовить еду. Спускаться в метро. Читать книги, узнавать последние новости. Стареть...и быть с кем-то рядом, потому что тогда не так страшно.
Ох, нет. Не было печали, так черти накачали.
Реальность напомнила о себе быстро и жестоко. Она - не гостья, а пленница. Как ни крути.
Мы лежали вместе. Совсем рядом. От нас обоих отказались. Пустая палата. Только мы - я и она. Уже тогда никому не нужные. Была зима. Холод, темень. И мы, два с рождения ничьих человека. Шерстяные одеяла, обогреватели. Всё очень близко. Уже тогда она умела молчать, а я - вопить изо всех сил.
Должен, должен... Ничего он ей не должен! И вообще никому. Игни сам по себе. Как там Шанна говорила? "Если посчитает нужным - явится".
Старые дома пахнут говяжьим бульоном. Застывшей корочкой жира в забытой на плите кастрюле. Фенолом. Старые дома звучат пыльным кашлем в кулак. Шарканьем тапочек, детским плачем. Старые дома тянутся стенами к солнцу. Ржавчину греют, плесень. Старые дома тянутся к людям. Люди проходят мимо. А они все тянутся.
Я рисую слезы в выбитых окнах, рисую себя. Я штрихую тени в собственных трещинах. Голуби взмывают в небо с моих плеч. Я смертельно болен, мои трубы ломит, когда дождь и ветер. Это я смотрю на мир сквозь прицел оконной рамы, щурясь осколками стекол. Осыпаюсь лоскутьями обоев. Протягиваю руки к людям. Они проходят мимо. И я опускаю руки…
Ты тоже проходишь. Не узнаешь меня под слоями штукатурки. Не слышишь, как я кричу тебе, или думаешь: показалось. Я хотел бы бежать за тобой, но слишком прочно врос фундаментом в землю. Я хотел бы обнять тебя, но только поскрипываю ставнями. Я хотел бы быть с тобой, но нельзя.
Зачем вообще что-то делать, если в конечном счете каждый поступок, каждый нелегкий выбор, да что там – даже счастье, сведутся к периметру такой вот ограды? И кто-то другой будет ходить мимо. Совершать поступки, делать выборы, быть счастливым – до собственного итога.
А все, что останется от предыдущих, – маленькое овальное фото и выбитая на табличке дата.
Думал жить незачем. Но ведь зачем-то я выжил. Значит, во мне есть смысл, которого я пока что не знаю. В каждом из нас. Может быть, мой смысл в том, чтобы спасать Шанну. Или в том, чтобы... Черт, я понимаю, что это звучит мелко, но что, если особого смысла нет? И в нашей жизни никогда не случится чего-то особенного. Такого, чтобы сказать: да, именно для этого я и живу... Надо просто просыпаться по утрам. Готовить еду. Спускаться в метро. Читать книги, узнавать последние новости. Стареть... и быть с кем-то рядом, потому что тогда не так страшно.
Мечтал , что, когда выросту , буду придумывать новые дома, - а сам ночую в старых.
Сейчас там, наверное, полно народу. Работа кипит. И никому нет дела до того, что творится неподалеку. Птицы. Пастыри. Чья-то вторая душа...
- Мы - бессмертные. С нами ничего не может случиться. С кем угодно, только не с нами.
Мёртвые дома ждут мёртвых людей.
Нельзя убить то, что уже мертво.
В то время как некоторые сомневаются в существовании души как таковой, я отхватил мелким оптом еще и вторую.
Вернее, он- меня.
Еще вернее, мы оба не выбирали.