Рене и Луиза вернулись к игре в ладушки под считалочку о Гийоме, который мог быть только прусским императором Вильгельмом
:А это злобный Гийом,
Который убил уже трижды мильон!
А вот и его жена, гадина Беатриса,
Омерзительная королева тухлых сосисок.
Она ест апельсины целиком
И репу в соусе белом,
По воскресеньям ходит в голубом,
А по субботам – в сером!
В другой песенке Гийом курил трубку, сидя верхом на свинье. Именно такой юмор не смогли бы оценить нацисты!
Среди ночи она проснулась от холода, бесшумно встала и начала перешагивать через тела на полу, напоминавшие забытый на перроне багаж. Добравшись до «солдатского» подвала, девочка легла рядом с Матиасом. Он спал на спине, прикрыв рукой лоб, но сразу почувствовал, что она дрожит от холода, и не оттолкнул, повернулся на бок, обнял. Дыхание Рене успокоилось. Она спала, изредка причмокивая губами, как котенок. Матиас подоткнул ей одеяло.
– Почему его допрашивают? – удивилась Берта.– Боятся, что он засланный.– Что это значит? – спросила Жанна.Нервность дочери не ускользнула от Жюля.– Засланный – значит бош в американской форме. Говорят, их тут полно.Все удрученно замолчали. Это свинство – не доверять своим! Жанна видела солдата и ни на секунду не усомнилась, что он настоящий, а эти мерзавцы… Рене воспользовалась тем, что взрослые увлеклись разговором, выбралась на лестницу и бесшумно пошла по коридору. Дверь в кухню была приоткрыта, и девочка могла видеть Матиаса. Он был очень спокоен, говорил по-английски, выглядел на редкость расслабленным и по-особому улыбался. «Как кот», – подумала Рене. Держался он свободно, но не развязно, вот только голос звучал чуть глуше. И все-таки это был ЕЕ солдат.Пайк попросил Матиаса перечислить все канадские провинции, он подчинился и был на Саскачеване, когда заметил Рене.
Рене старалась не думать о немецком солдате. Ее солдате – так она его про себя называла. Война приучила девочку, что в жизни все зыбко и переменчиво, но она почему-то поверила, что они никогда не разлучатся.
– Ни разу не видела, чтобы рану мазали медом, – буркнула она. – Простуду, насморк – да, но не раны…Жинетта не обратила внимания на ее слова, зачерпнула золотистую массу и наложила густой слой прямо на искалеченную плоть. Потом взглянула на Рене и пояснила:– Через день или два начнет затягиваться, сама увидишь.
– Look! Look who’s there?! Кривляния взрослого ошеломили Рене. Чего он добивается? Хочет, чтобы она отнимала у него игрушку? Размечтался! Другие дети радовались, маленький Жан заливался смехом, всем было весело – впервые с тех пор, как Рене попала в этот дом. Дэн взмахнул своим трофеем и попал по балке. Бедненький Плок! Ну все, хватит! Рене властным жестом протянула руку к своему любимцу, американец мгновенно успокоился и вернул игрушку хозяйке.
– Не бойся, феечка, они не злые. Просто напуганы. От страха люди глупеют. Но ты у меня в гостях, а мне совсем не страшно.
Матиас растерялся, не понимая, что делать с впавшим в истерику ребенком. Нужно немедленно заставить ее замолчать! Можно решить проблему очень просто, перерезав девчонке горло. Чик – и готово! А что, не самый плохой выход… Или стукнуть по затылку и вырубить, лишь бы заткнулась! Он неловким, даже робким движением обнял Рене, прижал к себе.
Рене осенило: у немца есть Дар! Он – повелитель леса и диких животных. Теперь она знает его секрет. Он почти не говорит с ней, даже имени своего не назвал (а она в отместку не сказала своего), но это совершенно не важно. Олень отступил назад, попрощался с ними взглядом, повернулся и исчез в темноте.
Девочка тихонько ворковала со своим тряпичным грязнулей и кормила его сухарными крошками.– Хочешь еще? Не наелся? Больше нету…Ну и хитрюга! Не хочет прямо сказать, что голодна, и использует свою дурацкую куклу.
Немцы забрали ее и, конечно же, убили, закопали в сырую землю, "на корм одуванчикам", как говаривала фермерша Клод. Рене нравилось это выражение, она никогда не верила в сладкие истории о небесах, ангелах и добром Боженьке. Земля, поросшая одуванчиками, куда надежнее.
Нацисты никогда не станут властелинами мира из-за полного отсутствия чувства юмора и неспособности посмеяться над собой. Евреи, конечно, вместилище всех возможных и невозможных пороков, но, что бы там себе ни воображал фюрер, они чувствуют неоспоримое превосходство над германской расой и в самой гуже адских мук не расстаются с черным юмором.
В опасной ситуации нужно держаться как можно незаметней,только это и гарантирует выживание.
Поражение озлобило варваров в серо-зеленых мундирах, и они возродились, как вырвавшиеся из преисподней призраки.
Война Матиаса была ничуть не чище войны солдата, заталкивающего старую венгерскую еврейку и ее оборванного внука в газовую камеру. Он был винтиком машины разрушения, дубиной голодного людоеда, что не мешало ему спокойно спать. Матиас согласился на лучшее, что могла предложить система, точно зная, в какое дерьмо вляпывается.
Слово "еврей" было настоящей загадкой, которую Рене поклялась рано или поздно разгадать, чего бы ей это ни стоило. Она должна узнать, почему это слово делает людей то трусливыми, как отца Марселя и Анри, то злыми, как Франсуазу или Мари-Жанну, а иногда храбрыми и добрыми, как приютивших ее фермеров, сестру Марту из Сакре-Кёр, кюре или Жюля Паке. Самой большой тайной для Рене были чувства, которые это слово вызывало у окружающих, и его способность раскрывать их истинную натуру.
Волосы Рене могли оказаться в такой же куче. Не какие-нибудь волосы, не какой-то там девочки. Ее волосы среди других, принадлежащих другим Рене... Это плохо укладывалось в голове, но, когда укладывалось, истина становилась невыносимой.
Впервые в жизни девочка забыла, что она еврейка. И случилось это в обществе немецкого солдата.
В своей нынешней, опасной жизни гонимого существа она встречала разных людей и знала, что самые милые на вид, те, кто улыбается с прищуром, очень часто не заслуживают и капли доверия.
Вот ведь любопытная пигалица! Он совсем не хотел, чтобы девчонка называла его по имени: Матиас. «Я хочу есть, Матиас», «Я замерзла, Матиас», «Мне надо пописать, Матиас» и прочее детское нытье. Внезапно он сообразил, что пока не слышал от нее ни одной просьбы. Она ни разу не пожаловалась с того самого момента, как он… пристрелил Ганса. За убийство товарища и за то, что пощадил еврейку, ему полагается смертная казнь, и еще неизвестно, которое из преступлений тяжелее.