Школа, где учитель латыни Рой Стрейтли работает вот уже 30 лет, переживает не лучшие времена. Чтобы исправить ситуацию, призывают кризисную команду. Стрейтли понимает, что без потрясений здесь не обойдется: за долгие годы в его шкафу скопилось множество скелетов, и один из них – самый страшный. Много лет назад серия издевательств над школьниками закончилась загадочным и мрачным убийством. Об этой истории не может не знать один из кризис-менеджеров – бывший ученик школы. Теперь у Стрейтли есть...
Способность мыслить ретроспективно - жестокий дар, ибо всегда пробуждается слишком поздно.
школа – это отнюдь не то место, где вам кто-то силой или обманом навязывает свои идеи. Школа – это некое привилегированное сообщество людей, где вас, учеников, знакомят с великим множеством новых идей, и некоторые из этих идей, возможно, совпадут с вашими собственными мыслями и представлениями, а некоторые нет. Вы, разумеется, можете их отвергнуть – но лишь после того, как внимательно изучите. И помните: у человека, прячущего голову в песок, для коммуникации с остальным миром остается еще только одно отверстие.
Итак, Нижний коридор будет лишен своего прошлого и превращен в глянцевую рекламную брошюру. Да, родителям будущих учеников, то есть, извините, клиентам, это наверняка понравится. Клиентам вообще нравится все, дающее основания верить, что за свои деньги они покупают нечто большее, чем каких-то учителей, классные комнаты и меловую пыль. Родители тех мальчиков, которые учатся в «Сент-Освальдз», уверены, что платят за обучение своих детей поистине грабительскую цену; в их глазах деньги – это куда большая ценность, чем древние традиции, уходящие корнями в шестнадцатый век.
Старея, человек начинает невольно перескакивать с одной мысли на другую, теряя нить повествования и забывая о времени. А то, что случилось давным-давно, вдруг становится в его восприятии ближе вчерашних событий. И мысли о давно, казалось бы, позабытых вещах и событиях вдруг снова начинают тебя тревожить, возникая в самое неподходящее время – особенно когда ты уже лег в постель и мечтаешь отключиться и заснуть, но это тебе никак не удается.
прошлое вечно тянется за нами следом. И каково бы ни было это прошлое, сражаться с ним бессмысленно. Оно живет в вашей душе и возникает из самых потаенных ее уголков, когда ему самому того захочется, и, куда бы вы ни пошли, ваше прошлое последует за вами туда же.
Бог был маленький. Смерть была огромна.
Чтобы тема была закрыта… Что за проклятое выражение! Какая-то трансатлантическая помесь нарочитого сочувствия и психотерапевтической болтовни. Ах ты лицемер! Нет, меня совершенно не беспокоит, будет эта тема закрыта или не будет; меня беспокоит соблюдение справедливости. То, что случилось с Гарри, было несправедливо; чем больше мы стареем, тем сильней расплываются и отступают вдаль наши воспоминания, одно лишь чувство несправедливости остается по-прежнему ярким, острым, ранящим, стойким. Чувство совершённой несправедливости живет дольше, чем ощущение сломанной конечности, чем горе, связанное со смертью кого-то из родителей, чем боль, вызванная сердечным приступом. Несправедливость – словно крошечный обломок, навсегда застрявший в душе и не дающий ране зажить.
Сам я принадлежу к государственной англиканской церкви – и по привычке, и по рождению, и в связи с некой ностальгией. Церковь я посещаю в основном только на Рождество, потому что мне нравится этот праздник и рождественские гимны, но к числу истинно верующих я бы себя никогда не причислил. Я считаю, что некоторые проповедуемые церковью идеи (любовь, милосердие, благотворительность и так далее) заслуживают всеобщего одобрения и поддержки, тогда как от многого другого (например, от казни через побивание камнями, или от требования непременно соблюдать посты, или от таких церковных предрассудков, как вера в демонов и в первородный грех, или от презрения к тем, кто не такой, как все остальные) лучше было бы отказаться: пусть бы себе постепенно засыхало на разных умирающих ветвях веры. Впрочем, я понимаю, что многие со мной не согласятся.
Этот вопрос застал меня врасплох. Обычно во время таких встреч родители отнюдь не стремятся первыми развязать дискуссию с преподавателем. На самом деле они как раз надеются, что не услышат никаких особых опасений по поводу поведения и успеваемости их ребенка, и приходят на встречу с преподавателями просто для того, чтобы дать себе почувствовать (и это большая ошибка с их стороны), что принимают самое активное участие в образовании и воспитании своих сыновей. По правде говоря, большинству родителей лучше вообще находиться как можно дальше от этого процесса, и пусть образованием и воспитанием детей каждый день с поразительным упорством занимаются настоящие профессионалы. Ну а Родительские Вечера для того и существуют, чтобы родители могли поверить: они действительно сделали для своих детей все, что было в их силах, и теперь у них нет ни малейшей необходимости в ближайшее время снова посещать школу. Исключения, конечно, бывают; для воспитания некоторых мальчиков просто необходимо порой привлекать и родителей; однако по большей части родители – это самая последняя инстанция, в которую обратится за помощью учитель, пытающийся добросовестно выполнить свою работу.
Дело в том, что никому из родителей, в общем-то, не дано проявить ту объективность в оценке своего ребенка, какой обладает его учитель. Никто из родителей не способен по-настоящему поверить, что его ребенок мог оказаться лжецом, задирой, обманщиком, вором или, что еще хуже, самым заурядным учеником, ни в чем не проявляющим исключительности. Преподавателям, разумеется, известно, что исключительные дети встречаются крайне редко. Все мальчики ленивы. Все мальчики лгут. И родители, какими бы прогрессивными или реалистичными они теоретически ни были, в повседневной жизни странным образом перестают замечать, что именно интересует их сына, что его тревожит и в чем его недостатки; из-за этого именно родителей мальчики часто воспринимают как людей в лучшем случае ненадежных, а в худшем – как откровенную помеху.
Я попытался осторожно перевести нашу дискуссию в более спокойное русло. Разумеется, родители Джонни Харрингтона имели полное право на собственные религиозные и этические представления, однако образование – это нечто совсем другое, и мне всегда казалось, что религию, как и политику, лучше все-таки оставлять за воротами школы.
Ты же знаешь, Мышонок, люди очень подозрительны и всегда готовы сразу поверить в самое худшее.
Я не верю, что на самом деле Богу есть дело до того, чем ты питаешься, как ты одет или кого ты любишь. По-моему, если уж Господь создал звезды, то впереди у Него еще немало иных великих планов и дел
Впрочем, так и должно быть, подумал я; разве можно называть себя школьным учителем, если у тебя под ногтями нет мела, в душе – огня, а голова под вечер не гудит от усталости?
фокус со страданиями в том и заключается, что мы строим свою дальнейшую жизнь, оставляя их как бы в основе всего. Мы хороним свою боль, оплакиваем ее, воссоздаем ее в мраморе, и она становится памятником, украшенным резьбой в виде скорбящих ангелов и латинских изречений. Но все это имеет столь малое сходство с тем, что мы закопали в землю, что даже память о той боли бледнеет, и со временем мы начинаем помнить лишь полированный камень надгробия, церковные витражи и горьковатый аромат лилий.
многие истории, написанные для детей, начинаются со смерти родителей главного героя. Лишившись родителей, мы обретаем свободу – свободу путешествовать, участвовать в приключениях, развивать свои скрытые возможности, влюбляться. Самый лучший герой детских историй – это всегда сирота: Питер Пэн, Зигфрид, Том Сойер, Супермен. Неужели мы действительно хотим, чтобы наши родители поскорее умерли? Конечно же нет! Разумеется, нет! Но мальчики играют в такие разные игры… В ковбоев и индейцев. В полицейских и воров. Сегодня они воображают себя «хорошими парнями», а завтра – «плохими», а потом и «хорошие», и «плохие» преспокойно идут домой пить чай с сэндвичами. О чем на самом деле мечтали мы в те далекие дни между школьным двором и городским каналом? Разве нам, подобно Питеру Пэну, не хотелось, чтобы такая жизнь продолжалась вечно? Разве я сам иногда в детстве не мечтал быть сиротой?
-История -... это всего лишь повествование о неких событиях одной из сторон - той, которой удалось лучше сохранить свои записи. Вот и получается, что исторические книги пишут обычно победители. А победители всегда как бы заворачивают истину в бумагу собственных воззрений.
То, что случилось с Гарри, было несправедливо; чем больше мы стареем, тем сильней расплываются и отступают вдаль наши воспоминания, одно лишь чувство несправедливости остается по-прежнему ярким, острым, ранящим, стойким. Чувство совершенной несправедливости живет дольше, чем ощущение сломанной конечности, чем горе, связанное со смертью кого-то из родителей, чем боль, вызванная сердечным приступом. Несправедливость - словно крошечный обломок, навсегда застрявший в душе и не дающий ране зажить.
никому из родителей, в общем-то, не дано проявить ту объективность в оценке своего ребенка, какой обладает его учитель. Никто из родителей не способен по-настоящему поверить, что его ребенок мог оказаться лжецом, задирой, обманщиком, вором или, что еще хуже, самым заурядным учеником, ни в чем не проявляющим исключительности. Преподавателям, разумеется, известно, что исключительные дети встречаются крайне редко. Все мальчики ленивы. Все мальчики лгут. И родители, какими бы прогрессивными или реалистичными они теоретически ни были, в повседневной жизни странным образом перестают замечать, что именно интересует их сына, что его тревожит и в чем его недостатки; из-за этого именно родителей мальчики часто воспринимают как людей в лучшем случае ненадежных, а в худшем – как откровенную помеху.
Это возраст неуверенности, «гусиных лапок» в уголках глаз, седины в волосах и быстро полнеющей талии. Это возраст, когда возвращаются ошибки прошлого и начинают требовать свой «фунт мяса»; это возраст, когда в зеркале ванной комнаты мы начинаем видеть не собственное лицо, а лицо кого-то из своих родителей.
Есть еще мистер Спейт, он преподает у нас историю реформистской церкви. Он, кстати, принадлежит к той же церкви, что и мы, и, по-моему, как раз из-за него мои родители и выбрали «Сент-Освальдз» – считали, что мистер Спейт всегда сможет там за мной присмотреть. Они вообще о нем очень высокого мнения. А сам мистер Спейт искренне верит, что существуют счастливые, здоровые, богобоязненные мальчики. Впрочем, он верит и в демонов, и в то, что йога и вегетарианство – это «удобная калитка в оккультизм», а рок-музыка, комиксы и романы-«ужастики» содержат дьявольские послания, способные не только «промыть мозги» молодому поколению, но и отправить их души прямиком к Люциферу.
Отец мой, будучи прихожанином весьма активным, тоже очень демонами интересуется. Когда он читает проповеди, мать Пуделя на него прямо-таки щенячьими глазами смотрит. Смешно, до чего эти верующие женщины падки на некоторых проповедников.
А вот отец Чарли, Стивен Наттер, один из местных ЧП, похожий на резинового бульдога, всегда славился своими откровенными высказываниями. Он, как мне казалось, вполне мог быть разочарован тем, что у него такой заурядный сынок, – некоторые люди, особенно мужчины, испытывают острую потребность самоутвердиться еще и за счет своих отпрысков, и, насколько я мог это себе представить, Наттер-старший, готовясь стать отцом, безусловно, мечтал об ином сыне, куда более мужественном и успешном. Но его сын оказался удивительно похожим на мать; миссис Наттер, дама аристократически-бледная и вежливо-вкрадчивая, была такой же худенькой, хрупкой и остролицей, как Чарли.