Сергей Кузнецов умеет чувствовать время и людей в нем, связывая воедино жизни разных персонажей. Герои его нового романа «Учитель Дымов», члены одной семьи, делают разный жизненный выбор: естественные науки, йога, журналистика, преподавание. Но что-то объединяет их всех. Женщина, которая их любит? Или страна, где им выпало жить на фоне сменяющихся эпох? «Роман о призвании, о следовании зову сердца. О жизни частного человека, меняющего мир малыми делами, который не хочет быть втянутым в грубую...
Каждый из нас должен давать свет, быть как маяк в ночи. Если в жизни будешь таким светом для близких, возможно, после смерти они узнают свет божественной любви и не испугаются его в своих мытарствах – пусть ничего и не знали о Боге при жизни.
... то, что делали с русской литературой в школе, – чудовищное преступление..
Наверное, золотая осень — самое любимое время года в Москве, этом бессмысленном городе без моря.
Вот этот совет, един в трех лицах:
никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить,
никогда не думай о том, что больше не повторится,
и, наконец, никогда не плачь о невозвратном.
Женина врачебная карьера описала круг: много лет она была первой, кто приветствовал новорождённых, теперь она стала последней, кто провожал умирающих.
Довольно быстро он понял, что для того, чтобы быть хорошим учителем литературы, недостаточно хорошо знать литературу, надо уметь удержать внимание аудитории, завоёвывать авторитет и выстраивать отношения как со всем классом в целом, так и с отдельными учениками.
Первые месяцы Андрей не понимал, насколько удачно он справляется с этими задачами. Он спрашивал коллег, но они отмахивались и говорили, что ему не нужна их оценка, а нужна оценка учеников. Как же я её узнаю? — недоумевал Андрей, но в конце первого семестра всем школьникам раздали анкету, в которой они должны были оценить работу своих преподавателей. Это была ещё одна лицейская
Послевоенная Москва – город хулиганов, грабителей и бандитов, но Оленьке не придет в голову, что небезопасно приглашать чужого человека в пустую квартиру. Возможно, она решит, что новый знакомец – не какая-нибудь шпана, а взрослый, серьезный мужчина, его нечего бояться… а может, мамины усилия увенчались успехом – Оленька так и осталась папиной маленькой принцессой, так и выросла, не замечая города, в котором жила, не зная страны, в которой родилась.
Малые дела, вот что реально изменит мир. Достаточно революций, довольно террора. Только воспитание людей, только мелкие перемены. Шаг за шагом, медленно, но верно.
Она вообще сразу навела в доме порядок. То есть ему казалось, что у него и так был порядок, но выяснилось, что мужской и женский порядок различаются, как инь и ян.
Будущее исчезает не тогда, когда ты чувствуешь приближение смерти, а тогда, когда дни становятся неотличимы друг от друга, когда оно перестаёт таить в себе неизвестность, перестаёт будоражить воображение. В самом деле, сколько бы ты ни прожила, ты будешь жить в этой квартире, спать на этой кровати, даже надевать по утрам будешь ту же одежду, потому что зачем покупать новую — не так уж долго осталось носить ту, что есть.
Сколько бы ты ни прожила, ты больше не встретишь новых людей, а если встретишь, то не запомнишь.
Женя улыбается, но Гриша серьезно смотрит вдаль, а потом говорит:
– Я выберу тот город, куда распределят тебя.
«Почему я считала, что люди признаются в любви словами, специально придуманными ради этого признания?» – спрашивает себя Женя. Зачем обязательно говорить эти три затертых слова – «я люблю тебя»? Сегодня Грише было достаточно сказать, что он поедет туда же, куда и я, – и вот я стою перед ним, дура дурой, словно он, например, опустился передо мной на колено, как Онегин перед Татьяной.
– Они – не твоя семья! – Гриша хватает ее за плечи. – Они – своя собственная семья, а ты, ты живешь у них как приживалка, как бедная родственница!
– Не смей так говорить! – Женя сбрасывает его руки. – Откуда ты только слов таких набрался! «Приживалка»! Идиот!
Они стоят молча, и Женя ждет, что Гриша опять закричит или скажет что-нибудь обидное, тогда она повернется и уйдет, да, уйдет сама, но Гриша вдруг отвечает ей тихо и очень ровно:
– Ты просто не понимаешь. Ты не видишь себя со стороны, а я, еще когда первый раз пришел к Владимиру Николаевичу, сразу понял. Ты когда на него смотришь – у тебя лицо меняется. Как будто внутри, я не знаю, лампочку включают. Не на его жену, не на их сына – на него. Если они поедут с тобой – ты никогда и никуда от них не денешься. Ты всю жизнь так и проживешь – их тенью.
Просто, если отметки, зачеты или поступление не связаны со знаниями, не имеет смысла ни учиться, ни учить. Поставить зачет по знакомству – значит оскорбить всех, кто нормально готовился к этому зачету.
— Что я могу построить? — спрашивает Андрей.
— Понятия не имею, — отвечает Ильяс, — но вот тебе на прощание ещё одна банальность: если правильно загадать желание, оно всегда сбывается.
Наука имеет дело только с материей, как физкультура имеет дело только с телом. А в какой-то момент я понял – важен только дух. Материя или тело – просто инструмент, с помощью которого мы должны решать духовные проблемы.
Если отобрать у нас нефть, только литература и останется.
- Но ты их учишь химии?
- Я преподаю химию, а учу я - мыслить, потому что это единственное, чему можно научить.
Умные нынче не нужны, они не те мысли думают, вредные.
Вы ни в чем не уверены потому что не знаете, чего хотите и куда идете. Вы хороший человек, но нельзя прожить всю жизнь, стараясь только избегать чужих дорог. Надо найти свою.
Любовь – это не экзамен, к ней не подготовишься, ее не пересдашь.
Мораль в том, что в нашей стране честный человек не может избежать государства, но должен, всё время должен держать с ним дистанцию.
... он увидел повешенную на толстой ветви тополя женскую фигуру. Она была закутана в белый саван, покрытый черным бисером слов, и струйки крови – или красных учительских чернил? – стекали по ее голым мертвым ногам.
Это был труп русской классики, до смерти замученной на школьных уроках.
Когда-то будущего было много; собственно – вся жизнь...
Когда-то можно было лежать, укрывшись одеялом, ждать, пока придет сон, представлять, что с тобой будет завтра или через год, через десять, двадцать лет, а потом постепенно, шажок за шажком, не осталось двадцати лет, не осталось десяти, а потом и насчет года становилось все сомнительней, даже не потому, что можно умереть раньше, а просто через год тебя не ждет ничего интересного – будет такой-то месяц, такой-то день, можно примерно угадать, какая будет погода, вот, собственно, и все, а остальное – как сегодня, как завтра, как вчера и как полгода назад.
Будущее исчезает не когда ты чувствуешь приближение смерти, а когда дни становятся неотличимы друг от друга, когда оно перестает таить в себе неизвестность, перестает будоражить воображение.