Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
Вообще же умирали довольно часто, и Миша понял, что от медицины, в сущности, толку мало — прав был Чехов: ерунда сама пройдет, а прочее неизлечимо.
… это была чушь, но в ней что–то было. Во всякой чуши что–то бывает, и порой кажется, что она–то и есть истинное лицо мира.
Вообще, когда ты плаваешь в мире, а не относишься к нему, как к временному испытанию, можно дождаться ответа, иногда благожелательного.
Крым весь был пограничен, на краю моря, России, жизни, потому что слишком много туберкулезников отправились отсюда дальше, чем за море.
Если бы Творец творил коллективно, мир был бы невыносимо скучной равнодействующей.
… смело проси Бога: ничего чужого ты у него не просишь.
Он мог говорить, что думает. У него было такое преимущество, купленное "вот такой ценой", но другой не бывает - изгойская позиция
"...ерунда сама пройдёт, а прочее неизлечимо."
Вкус водки чувствуют не все. Ее вкус — божественный, ни на что не похожий, но большинству она невыносима, как истинное искусство. Господь поставил барьер.
Надо будет писать очень хорошие стихи, чтобы оправдать такую жизнь
А кого он любит? Он никого не любит, себя тоже. Ничего, в армии его научат быть проще, вышибут эту лишнюю сложность, и будет он любить суп, только суп. Непременно гороховый. Зато страстно.
- Цель всякой психотерапии заключается в том, чтобы виновный сам объяснил свою вину. Сам отыскал её. Если пациент живет с неявным чувством вины, наш долг - найти её источник.
- А если пациент не виноват?
- Смешно, - сказал Горелов. - Мы же с вами модернисты. Вина - ключевое понятие модерна. Невиноватых нет. Состояние вины - самое творческое, самое высокое. Мы всех сделаем виноватыми и всех излечим.
Можно было захватить столицу России - и все равно закончить войну в собственной столице, с полным разгромом. Россия непобедима, поскольку коллосально и огромно необхватна; Россия не знает никакой другой войны, кроме как до последнего человека; локальных поражений она не замечает вовсе, и ни Крымскую, ни Японскую войну не принимает всерьез.
Хотя предсказуемы все финалы,— но есть разница: умрут все, но некоторые перед этим живут, а другие нет.
Соколова была старая большевичка, и ее пока терпели. Соколов же не был большевиком, он был бухгалтер, но бухгалтеры имеют иногда поразительно глубокие чувства.
Отец работал в Склифосовского, а Мишу устроил в Боткинскую. Все врачи друг друга знали и держали круговую поруку. Когда отменяется совесть, остаётся профессия.
"...вечно умирающие особенно живучи..."
" - Мы все уже умерли... Все умерли, нас осталось только убить."
"...виноватыми легче править, а в России не бывает невинных..."
"Случилось худшее из возможного. Случилось невозможное."
Столько гнилья и плесени обнаружилось и наросло, в том числе в недавних гражданах нового мира, что выжечь все это мог только всемирный огонь; в огне кое-что могло уцелеть, а в болоте перегнило бы все.
… все хорошее в литературе растет из пародии...
Как говорил мой дедушка, замечательный, между прочим, историк римского права, когда его обсчитывали по мелочи, — спасибо, Господи, что взял деньгами.
На острове Ифалук есть порядка тридцати эмоций, которых не знают обычные люди: например, фаго, смесь нежности и жалости, или кхер — радость, смешанная с яростью; и вот специфические, нигде больше не бывающие эмоции есть, наверное, везде, — скажем, горькая американская радость, описанная у Дос Пассоса и всех остальных, проистекающая от того, что карьеру ты сделал, а душу потерял.