Погодка была ничего утром: мутненько, но тепло, небо прокипяченное, в пленках – но ежели их раздвинуть ложечкой, то совсем хорошее солнце, и следственно, я надел белые штанишки.
…ты уйдешь.
Забудем мы друг друга. Но порою
названье улицы или шарманка,
заплакавшая в сумерках, напомнят
живее и правдивее, чем может
мысль воскресить и слово передать,
то главное, что было между нами,
то главное, чего не знаем мы…
Опять увидел Эйфелеву башню, стоящую в кружевных панталонах, со световыми мурашками, пробегающими по спине.
«неужели электрическая сила частицы „не“ так велика, что может влиять на существительное через два, даже три глагола?»
До скорого, моя любовь, не сердись на меня. Я знаю, что я очень скучный и неприятный человек, утонувший в литературе...Но я люблю тебя.
Ты пришла в мою жизнь - не как приходят в гости (знаешь, "не снимая шляпы"), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья, все дороги - твоих шагов.
«…мы с тобой совсем особенные; таких чудес, какие знаем мы, никто не знает, и никто так не любит, как мы»
Во дворе резвятся две толстеньких кофейных таксы - сверху, кажется - просто катятся две колбасы без лапок.
Я все тверже убеждаюсь в том, что the only thing that matters в жизни, есть искусство.
Шахматные задачи требуют от сочинителя тех же свойств, что и любое порядочное искусство: оригинальности, изобретательности, требовательности, гармонии, искушенности и изумительной неискренности.
Так, как я люблю тебя, мне никогда не приходилось любить, - с такою нежностью - до слёз - с таким чувством сиянья.
А накануне моего отъезда Дирекция Западных и Восточных Небес угостила нас чудовищно-прекрасным закатом.
Я попал на первое представление абрикосового и голубого рассвета
"Рай небесный, пожалуй, скучноват - и столько там пуха, серафимского, что, говорят, запрещается курить. Иногда, впрочем, сами ангелы курят - в рукав, а когда приходит архангел - папиросу бросают: это и есть падающие звезды".
- ты безглагольна, как все, что прекрасно.
Знаешь ли ты, что ты - моё счастие? Ты вся создана из маленьких стрельчатых движений - я люблю каждое из них. Думала ли ты когда-нибудь о том, как странно, как легко сошлись нашей жизни? Это, вероятно, у Бога, скучающего в раю вышел пасьянс, который выходит не часто. Я люблю в тебе эту твою чудесную понятливость, будто у тебя в душе есть заранее уготовленное место для каждой моей мысли. Знаешь, я никому так не доверял, как тебе. Во всем сказочном есть черта доверчивости.
Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить - об оттенке облака, о пеньи мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками.
Я сегодня решил поцеловать тебя в конце письма. Подожди, не двигайся. Нет, подожди.
Топики, топики, топики - об подножку стульчика на кухне по утрам. Я чувствую, что без меня там вылупляются новые слова.
Увствую себя удно (держал в зубах мундштук) - чувствую себя чудно...
Колледж ожидал господина с бородой Достоевского, в сталинских усах, чеховском пенсне и толстовке
Меня разбудил около трех очень голодный, очень одинокий, очень профессиональный комар, ловко исчезнувший в белой высоте стен
И вот есть вещи, о которых трудно говорить - сотрешь прикосновеньем слова их изумительную пыльцу...
Ты для меня ты превращаешь жизнь во что-то лёгкое, изумительное, радужное, - на все наводишь блеск счастия, всегда разного: иногда ты бываешь туманно-розовая, пушистая, иногда - тёмная, крылатая, и я не знаю, когда я больше люблю глаза твои, - когда они открыты или когда закрыты.
Затем поехал к Гальперну, не очень приятненькому, осторожно двигающемуся, чтобы не просыпать себя, которым он полон