Рецензии на книгу «Будьте как дети» Владимир Шаров

Четвёртых Римов не бывает

Отвратительная обложка, никуда не годная. Пустоглазый пупс с намёком на долгую несчастливую эксплуатацию поколениями мёртвых детей и тягостное чуланное посмертье до кровавых слёз — что за игрушки? без такой сентиментально-некрофилической визуализации с перспективой беспробудной интеллектуальной дрочки на трудное детство и бесцельно прожитые годы современные русские книжки совсем туго идут, что ли, не в то горло? Второй, впрочем, вариант, где как раз-таки куда-то идут — и довольно бодро и целеустремленно — хорош исключительно тем, что трафаретные пионеры в красно-чёрном монохроме пытаются попутно сбить скалками указатель на шорт-лист премии — заБУДЬТЕ проБукер хулиКАК ДЕТИ — но ничего у них не выйдет, вон, значок 18+ даже не пошатнулся. И больше ничем он не хорош: шершавым языком ничего вам тут вылизывать не будут, плакатная социально-утопическая вакханалия не соответствует содержанию даже в большей степени, чем полинявшая невеста Чаки — под которой, скрипя сердцем, и стану писать.

И чего я разгневалась, спрашивается? Выискала тоже проблему — художественное оформление… В электронном раю вообще можно счастливо не вспоминать, чем эти книгопокрытия пахнут (в бренном же мире материальных объектов и чувственного их восприятия — можно и газеткой обернуть, например), важно ж другое — понять, что ж там такое под ними шелестит (и приличные люди для этого аннотацию читать тоже вряд ли станут внимательно). Но в том-то и закавыка, что осваивать шаровские книги было бы намного правильнее, представляя, что они не шелестят вовсе, ни в каком виде, что не тексты это, а изображения, живопись, чтоб ей пусто было. Не-не, не в том смысле, которым вы только что коллективно прониклись: ага, живописьненько, значит, там у него, красочным и подробным образом прописанная глубина и изнанка жизни по законам перспективы, во всём роскошестве трёхмерно-временного пространства, а, может, импресьон вибрирующими мазками-многоточиями, а, может, рококо-кококо за фигурными скобками: не зелёный, а изумрудный, не синий, а берлинская лазурь, переходящая в маренго, — непременное острое зрение, верная рука, непременный описательный «сочный язык», выпукло рисующий поражающую глаз и воображение картинку для привлечения внимания. Ничего подобного. Нет, не то. Не на что тут смотреть. Как на чёрный квадрат или закопчённый запрестольный образ, или на чахлый летаргический пейзаж Левитана вот — чего вы там не видали? Нечего пялиться на иконы, как на новые ворота, двери в нелинейный мир, если нет ключей. Универсальная отмычка не подойдёт. А подобрать ключи к этой прозе — которую можно было б назвать хоть «метафизическим реализмом» (кабы его не застолбил мёртвый Мамлеев под свои эзотерически-завывательные нужды), хоть «шаманской» практикой в попытке достучаться в глухой бубен до верхнего мира, вылечить арктическую истерию, договориться с демонами, оправдать неизбывный инфантилизм вечных чьих-то детей с комплексом отцеубийства (кабы это не было в компетенции психотерапевтов), хоть литературой «литургической» (кабы кто что-нибудь в этом разумел и не шарахался как от ладана) — совсем не просто. Шаров писатель редкий, систематизации не поддающийся, от типологии ускользающий, издатели плохо понимают, под каким соусом его подавать (Платонов? не к ночи будь Проханов? Курёхин? Иеремия? Быков курильщика? ещё какой блаженный?), а читатели — с чем его есть. Но что-то, безусловно, с этим делать надо — с белой ручки не смахнешь, калибр не тот.

Я вот, похоже, только что назвала роман Шарова иконой. Ну да, общего много. Например, если отключиться от встроенной системы распознавания сакральных образов и попытаться своими словами пересказать, попросту описать изображённое — получатся весёлые картинки, скорее всего. Ну или криповые, как кому. Вот как шестиглазый Спаситель с монобровью или Креститель его, задумчиво рассматривающий собственную голову на блюде. Пока северные олени с пулеметами на рогах караулят случайного неприятеля в дремучих среднерусских болотах, северный народец энцы плывёт на льдине через весь мир к островам Безнадёжности у берегов Антарктиды, на дикий французский Кергелен — единственное место, где не знают о добре и зле, потому что некому, метеорологи и пингвины — не в счёт; солдаты, решившие в 17-м году целыми армиями раскаяться в грехах, походным строем маршируют в сторону Китеж-града; старообрядцы и синодальные в ажиотации любви и братского крестного хода размазывают друг друга в кровавую кашу — кто посолонь, кто против, кто в лес, кто по дрова; Ленин, имитируя в Горках полураспад на плесень и липовый мёд, посредством Дзержинского и слепого отрока (зато он нюхает и слышит хорошо) приводит в движение последний, выпускной апостольский класс, достойный вступить в Царство — ничьих детей — без памяти, без греха; беспризорники кратчайшей дорогой уходят из Крыма (хоть там тепло, там яблоки) по лунной дорожке через Чермное море в Иерусалим обетованный; каторжные народники и социал-демократы плодят в чумах в низовьях Лены свежее поколение богоизбранных оленеводов-богоборцев; шаман из Якутска всё ещё идет прогонять Путина, раз уж Богородица не захотела (ой, не в то окно)… Казалось бы, поняли, что реальности свойственно быть более патологичной, чем любая выдумка, а вероятность прорваться сквозь этот балаган скобок, точек с запятой и прочих знаков в посконной постчего-тотам традиции с колоритно-национальным уклоном хоть к какой-то «метафизике» - стремится к нулю. Верной дорогой идёт, в общем. А если учитывать, что основного времени действия в романе как бы и нету, то есть происходит в основном вечное сейчас, хоть и рассказывает о нём вылупившийся в 50-е историк в промежутках между эпилептическими припадками и каникулами в дурдоме, каноническими худ.методами пытаясь найти оправдание бесчеловечному советскому проекту — то моя иконическая версия очень даже рабочая. Литургия вот тоже каждый день, если что, и ежедневно полагается съедать и выпивать Христа, иначе не спасёшься. Желательно соборно, конечно.

Шаров, кстати, умер. В прошлом году, тоже в августе (звёзды, астры) — повышающий градус пафоса биографический факт, не отвертишься. Хоть и неисповедимы пути, но все там будем — и червивая сырость грунта сразу пухом станет. А ещё мертвые всё обо всём знают, бесповоротно, даже вот сосед Валера, жертва боярышника, больше меня знает — тоже факт, не говоря уж о человеке, которому явно было не пофиг, что тут и какого хрена происходит. Для понижения и равновесия скажу, что в мою биографию Шаров за отведённое ему время тоже успел вписаться: его «Репетиции» - единственная вещь, которую я спёрла в процессе знакового и окончательного путешествия из Москвы в Петербург (не считая ангорского кота и чьих-то лучших лет жизни) — читала всю дорогу, идеальный текст для подобных случаев, точно такой же, как рецензируемый про нищих духом детей, бесконечно бредущих в вечность в компании бесноватых поводырей, — один в один. Писать всю жизнь одинаковую книжку — эка невидаль для русской литературы, это фактически крест, Шаров — он русская литература и есть — аватар. А слово это я скоммуниздила обобществила из рецензии на нищих духом и так далее приснопамятного Л. Данилкина, который всё знает и так, без поминок с блинами. Там, правда «аватар» Платонова был. Возможно, это важно: как и Платонов, Шаров верит в то, что пишет, а ещё в спасение души и в светлое будущее, в котором четвёртому Риму не бывать. Это важно: эсхатологическое осознание, что не вот мы такие эксклюзивные, мол, Рим, а что последние вообще, всё. И как-то наши косяки надо оправдывать, чтобы не было мучительно стыдно. Или неважно: Данилкинский «Пантократор пылинок» та же достоевщина плюс Ленин, что и Быковское «Оправдание» минус честность, плавно переходящее в истерику Маяковского и роковые яйца Акунина — любая картинка подойдёт, систематизация излишня. Или не надо ничего оправдывать — завязывайте-ка читать, пока не умерли вообще, а? Один мой знакомый с красным дипломом философского факультета бросил — и ничего, жив-здоров, привет передаёт.

Дети бывают разные: черные, белые, красные. Так и герои Шарова разделились в этом метафорическом танце и кружатся в причудливом узоре, выкидывая коленца. Сначала смотришь на всю эту кутерьму и хочешь назвать ее вакханалией с этими безумными прыжками сюжета и причудливым изломом ритма, но под конец наступает прозрение и видишь смысл. Каждый "ребенок" олицетворяет собой огромный пласт мыслей и культурных слоев, которые Шаров умудрился соединить в одно произведение. Не сразу же язык поворачивается назвать "Будьте как дети" цельной. Только на последних страницах, когда звуки задающего ритм барабана достигают наивысшей точки, приходит озарение, что весь этот пройденный путь был не просто игрой воображения такого же взрослого ребенка, а Идеей.

Альтернативная история, альтернативное осмысление прошлого. Двадцатый век, начиная с его разлома в виде революции и Гражданской войны, еще долго будет притягивать русских писателей, и Шаров присоединился к ним. Сам он по профессии историк, чего сложно сказать по его произведениям, в которых он намеренно уходит от всего того, что историкам обычно дорого. Он через несуществующие судьбы рисует несуществующие линии в надежде, что они что-то объяснят. Отвергая историю как ложь, он творит своё.

В романе несколько причудливых линий, витиевато сплетающихся и держащихся на слабенькой веточке линии главного рассказчика, больного эпилепсией и лечившегося в психбольнице. Через него вводятся в историю многие персонажи, вроде Ирины, добровольно перетягивающей на себя грехи, чтобы очистить свою дочь. Ее историей начинается и заканчивается книга. Внезапно всплывает Ленин, который в своем затухающем разуме ловит идею организации крестового похода детей на Иерусалим. В крестовый и крестный поход собираются или ходят многие герои, но никто не доходит. И Гражданская война, звучит версия, тоже начинается с того, что два крестных хода не смогли разойтись, понять друг друга, отчего случилась давка и наступил Апокалипсис. От этого такая кутерьма, такая боль в этом мире, но впереди еще есть свет. Люди еще могут спастись, если объединится всем и пойти не каждый в свой отдельный крестовый поход, но в общий.

История рассказывается от лица больного человека и все вокруг больны в том или ином смысле - падают в припадках, ломаются под натиском ударов жизни, сходят с ума. Они умирают, их убивают. Хорошее олицетворение того, что творилось в 20 веке, где все кажется пропитано болезнью, болью и страданием. И всю эту боль нужно осмыслить через образы. Шаров плетет мифы и вкрапливает религиозные аллюзии. Он пишет о времени, насквозь пропитанном лозунгами, молитвами о светлом будущем и надеждой на спасение с приходом коммунизма. Все это заменяется на религиозно-сектанские мотивы, что ломает шаблон о том времени, вызывает вопросы и настраивает на грядущую вакханалию с привязанными к рогам оленей пулеметами.

"Будьте как дети" написана в 2007 году и является 7 по счету романом. Со своеобразной философией Шарова, чтобы начать с этой книги, нужно либо иметь уж очень хорошо прокаченные скиллы анализа и понимания современной русской литературы, куда встроить автора в нужную иконочку, либо готовиться к очень своеобразному крестному ходу, который далеко не всем может зайти.

Грибы нашего леса

июнь и начало июля 1962 года я провёл в санаторном отделении больницы имени Кащенко

(с) В. Шаров

...а я ещё и начало августа 2019

(с) Хойти

В незапамятном детстве неизгладимое впечатление произвели на меня сказки из собрания сочинений Алексея Толстого. Особенно «Медведь Липовая Нога» — первый в жизни ужастик — и «Война грибов» — первый абсурд... ну, или второй, после Чуковского с его лисичками, поджигающими море. При чтении романа (?) «Будьте как дети» (далее БКД) почему-то вторая из них вспомнилась. Может быть, не одной мне:

Это как «Ленин – гриб» на 400-х страницах...

(с) Schekn_Itrch 23 июня 2016 г.

— а может быть, даже и автору БКД Владимиру Шарову изначально. Хотя он мог бы и что-нибудь другое вспомнить: вон, у него папа самый настоящий писатель, ну, Александр Шаров , он и сказочник, и фантаст, много у него и с удовольствием прочитала, но лучше всего — Волшебники приходят к людям , вот это прямо рекомендую.
С Владимиром же никакого волшебства не вышло. Скорее уж колдовство, морок и паутина в мозгу.
И грибы. Они меня просто преследовали. Почти все основные персонажи романа оборачивались своей грибной сущностью и безглазо глядели на меня словно со страниц определителя: лисичка Дуся, боровик Евлампий Перегудов, подОСИНовик (он же КРАСНОголовик) Ленин, волнушка Крупская, тонконогие опята — беспризорники, маслята Амвросий и Никодим, белый груздь Троцкий, моховик Ноан, бледная поганка Кузьмацкий, рыжик Серёжа... К месту вспомнились и кадры из старого познавательного диафильма (да, заглавный завет БКД я выполняла по полной программе) — о грибах, которые выше деревьев... правильно, это в тундре бывает, где грибы нормального размера, а берёзка — карликовая. Теперь вот думаю, что это прямо об энцах Шарова-мл. сказано, о новом, знаете ли, богоизбранном народе. Кстати (запишу сразу, чтобы не забыть), вот что произвело впечатление: энцы стали не нужны после того, как их предания были записаны этнографами — они, предания, теперь и так сохранятся, аккуратные и стерильные, как шампиньоны в бондюэлевских баночках. Грустно за энцев.
Вспомним, хотя бы из школьных уроков биологии, что грибы — это третье царство живого мира, они не растения и не животные, и такая неопределённость немного пугает и добавляет загадочности пластинчатым и трубчатым нашим соседям по планете.
Грибница повествования хаотично ветвится во все стороны, разбрасывая споры (в обоих смыслах), и ближе к середине книги грибы совершенно захватывают разум то ли автора, то ли читателя. Во всяком разе, на высадке ягеля в Полесье и оленях с пулемётами на рогах я чуть было не сломалась под самый корешок.
И вот что странно: только что Лёня red_star легонько так ударил в бубен нижнего мира — и ровным гудением-резонансом отозвался во мне этот текст. Параллели с ПВО (и с другим Пелевиным тоже) возникали неоднократно. А ещё — с «Очарованным странником» Лескова, а из современников — с Чудаковым и Водолазкиным, вот кто от них в восторге, те, может, и Владимиром Шаровым не подавятся.
«О чём книга-то?» — спросила green_dragonfly , сочувственно наблюдая моё не лишённое сумасшедшинки мрачное ликование по поводу того, что БКД наконец-то дочитаны. И я пару раз мекнув-бэкнув, принялась рассказывать, попутно вяло удивляясь тому, как много, оказывается, в голове удержалось, и тому, что изложить всё это не проще, чем сюжет оперы Верди «Трубадур» :)
«Понятно, — резюмировала дочь, — это как у «Сплина»:

...Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха и не дружат между собой полушария мозга

(за цитату спасибо, в точку!)
А если серьёзно, то я, наверное, не слишком подходящий читатель для этой книги, увы. Тот же фламандец-сокомандник Леонид, историк по прямому образованию, с куда большей результативностью сочинение В. Шарова прочитал бы, наверное. Уверена: в этой фантасмагории наверняка ещё множество отсылок к реальным событиям, которые мне не удалось разглядеть. Мне бы чего попроще, например:

31 июня 1922 года. Ленин, обсуждая поход на Иерусалим, пишет Дзержинскому...

Тридцать первого, говорите?! А, ну тогда всё ясно :)
Желаю удачи будущим читателям БКД. Так и вижу кого-то из них вступающим в этот заколдованный лес: бледного, решительного, в опущенной руке

острый

ножик...

Это моё первое знакомство с данным писателем. Я конечно видела его книги на полках библиотеки, но все откладывала чтение в долгий ящик. Мне по душе больше творчество его отца - известного детского писателя Александра Шарова.
«Будьте как дети». Точкой отсчета в вашем романе служит революция 1917 года. В данном романе Владимир Шаров рассказывает о том страшном времени, где у каждого была своя правда, о тех, кто хотел построить светлое будущее.
Роман состоит из больших и вроде как отдельных историй о разных людях, объединенных этой самой библейской цитатой. На страницах книги вы увидите и Ленина, и представителей малых народов Крайнего Севера, и святых старицев, и блаженных. Ближе к концу романа все истории переплетаются вместе, образуя единое целое. Читается все это очень тяжело, и разобраться в сюжете романа для меня было непросто. И вот вроде автор окончил исторический факультет государственного университета с красным дипломом, кандидат исторических наук! И все равно не цепляет. И слог вроде хороший, и читается местами интересно. Может, я очень далека от религии, которой, по моему мнению, очень много в данном тексте. И не мудрено! Ведь название романа «Будьте как дети» — цитата из евангелия от Матфея, в котором говорится, что без этого в Царствие Небесное не войти никак. Взрослея, человек отходит от Бога все дальше и дальше.

«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное…»

«… вместо нынешних придут другие, и ничего не изменится. Путь к Спасению один – с детьми в Иерусалим».

Конечно, можно сказать, что какие бы события не сотрясали мир, религия всегда будет с человеком, ведь вера живет в сердце. Вот и Ленин, к концу своей жизни приходит к вере, и решает организовать поход детей в Иерусалим.

«К Господу нет пути без веры, без надежды, без любви; в Ленине же поначалу не было ни первого, ни второго, ни третьего - лишь политический нюх, который прежде ни разу его не подводил. Может быть, из-за того, что Ленину не хватало веры, Господь следил за ним ревнивее, чем за другими. Но сказать, что на правильный путь его загоняли палкой, неверно. Он хотел повернуть, очень хотел, но как же ему было трудно!».

Удивительно, еще то, что в век компьютерных технологий Владимир Шаров не пользовался компьютером. Для своего творчества он использовал печатную машинку. В одном из интервью писатель рассказывал, что он любит тепло бумажных листьев. Компьютеры нужны для написания научных работ, а вот литературное произведение требует иного подхода. Его нужно прочувствовать, а сделать это можно, только переписывая текст вручную.
Не знаю как другие читатели смогли прочувствовать это произведение, но я, к сожалению, наверное еще не до росла до таких серьезных романов, что бы достойно оценить этот труд. Наверное каждой книге свое место в нашей жизни. Возможно через некоторое время я и перечитаю роман и посмотрю на все это совершенно другими глазами.

Долго собирался и подбирался. После прочтения «Возвращение в Египет» понимал, чтение не будет легким. У Шарова своя философия, свой взгляд на многие вопросы. Так и оказалось.
Роман метафоричен и фантасмагоричен. Я немного утомлялся в части где шло повествование о судьбе Дуси, кто был ее духовником, к кому она питала какие чувства, что за чем следовало. Но в итоге прорвавшись сквозь жизнеописание этого персонажа, был поражен как тонко автор вплетает в свое повествование правду и вымысел, с какой легкостью он миксует библейские сюжеты, исторический контекст, фантазию и собственную философию. Чего стоит момент с беспризорниками, собираемых ЧК для похода в Иерусалим. Новый Крестовый поход детей! И все здесь и правда и вымысел. В советском прошлом каждый октябренок знал, добрее дедушки Ленина не было на свете человека, и детей он любил, своих-то бог и партия не дали. И эта мифологема удачно использована Владимиром Шаровым , и на этом он выстраивает и свою теорию борьбы с беспризорничеством, и Ленина делает большим ребенком, лишенного возможности говорить и двигаться в последние дни своей жизни, но из-за этого ставшего более лучше понимать детей. И все это закручено, переплетено, связано воедино. И в какой-то момент нельзя различить где правда, а где вымысел. И что есть правда, а что есть вымысел...

Это как «Ленин – гриб» на 400-х страницах, или «Два капитана – 2» в 14-ти сериях, т.е. тоска. Если это стёб, то слишком объёмно и обстоятельно. Маразм? Но автор не стар, и нет ощущения, что он писал свой текст со звериной серьёзностью. Возможно, ему просто изменил вкус. Впрочем, есть версия, оправдывающая автора и спасающая ему репутацию: это камлание. Подобно тому, как Мартынов в 70-х написал музыкальный опус, исполнение которого предотвратило столкновение Земли с кометой, так и Шаров создал текст про доброго верующего Ленина (и пр. пр. пр.), дабы массовое чтение его способствовало на тонком плане окончательному прекращению Гражданской войны (хотя бы к столетию), а мумия вождя не отравляла карму родины. – Благородно, если не считать, что главных исполнителей (читателей) забыли предупредить об их тяжкой доле.

Крестовый поход или крестный ход?

В одной из рецензий здесь было довольно удачно подобрано слово, наиболее емко выражающее форму романа - камлание. Точно к этому слову подошел и я своим параллельным путем. Действительно, практически полное отсутствие единого сквозного сюжета, резкие переходы-перепрыгивания с одного сюжета на другой - все это не может не напоминать о шамане, одержимом во время камлания тем или иным духом-персонажем. Это камлание порой переходит в невнятное бормотание (что делает текст иногда, конечно, очень трудным для прочтения), сравнимое с детскими считалками, не имеющими казалось бы смысла, но в своей наивности и чистоте ведущими свою традицию, как нам говорит один из героев, напрямую от Бога. Эта наивность, детская простота - ключевой мотив романа. Она предстает в разных формах: это и северный народ-ребенок, ищущий способ искупить грехи своего учителя; и большевики-чекисты, в своем стремлении построить рай на земле, несмотря на всю парадоксальность, оказывающиеся по-детски искренними; и православная подвижница, всеми силами пытающаяся выпросить у Бога прощение. Неслучайно все эти формы на протяжении текста переплетаются воедино, играют друг с другом. Их объединяет одно - это крестовый поход. Один большой крестовый поход. Автор глубоко рефлектирует умонастроение, заставляющее тех или иных людей в этот поход отправиться. В итоге, вместе с некоторыми из своих героев, он преодолевает этот вселенский крестовый поход, начиная его рассматривать как своего рода крестный ход. В чем отличие? Крестный ход важен сам по себе, сам по себе он есть прославление Бога. Крестный ход есть ход уже спасенных, благодарных за свое спасение, он замкнут сам на себя. И заключительная сцена романа этот ход только иллюстрирует.

Некоторым может показаться очень странным, тяжелым и пугающим религиозный язык романа. Иные вещи на других языках невыразимы. Но если Вы продеретесь через всю порой болотоподобную вязкость текста, то в конце концов будете вознаграждены просто потрясающей общей картиной.

Очень интересный автор. Я такого еще не встречал. Повествование следует не за сюжетом, не за персонажем, а за мыслью автора, уносящего нас в какие-то совершенно галюценогенные лабиринты: от позднего Ленина, плетущего какой-то утопический заговор, до северного народа энцев с их святым-крестителем и одновременно беглым каторжником-убийцей, до детства в московском дворе... Короче, пиз#ец (в хорошем смысле слова)!

Определенно не мой автор. Случайно на глаза попалась эта книга, а так как я люблю открывать для себя новых авторов, я начала читать её. Но как-то у нас не заладилось с первых страниц, мы с романом друг друга не поняли. Много раз хотелось бросить книгу, но есть привычка дочитывать все до конца, я мужественно, стиснув зубы, садилась дальше за эту книгу. Первое, что мне было не понятно, как относиться к этому роману, сначала я восприняла его, как иронию автора, но чем дальше я читала, тем больше становилось ясно, что автор на полном серьёзе пишет про верующего Ленина, собирающего отряд детей для похода к святой земле, но тут резко рассказ про Ленина прерывается и начинается рассказ про энцев, вдруг в один миг поверивших в Бога и их проповедника. Потом нам рассказывают про священника-чекиста, призывавшего к тому что дети не должны вырастать. И вот мы уже переносимся к рассказу про художника не ставшим священником, и мучившийся угрызением совести, и покончивший жизнь самоубийством, и в конце, то ли видение, то ли галлюцинация героев, идущих на святой остров. В общем роман намешан из разных мыслей и идей. То ли ирония, то ли на полном серьезе. Вряд ли буду читать этого автора, сюжеты и язык автора явно далеки от меня.

"За что вас любить? Только жалеешь из последних сил"

Книга начинается с описания, что сейчас идёт в театрах: интересный способ описать текущую политическую обстановку, не упоминая конкретных событий.
И внезапно продолжается смертью ребёнка и словами юродивой о том, что так и должно было случиться.
Собственно, об этом весь сюжет: о политике и детях, истории и детях, и сюда же вплетается нить религии.

Сознаю, что в истории, которая пойдет ниже, слишком много линий. Путанные, рваные, они так переплелись в клубок, что мне долго не удавалось найти ниточку, за которую следует тянуть.

Мне, как читателю, долго не удавалось найти эту ниточку, за которую тянуть, чтобы понять, о чём речь, и кто все эти герои, тянущиеся бесконечной вереницей: юродивая Дуся, торговавшая, по её словам, даже не телом, а, куда страшнее, душой; Перегудов, Серёжа, Сашенька, Ленин (!), вплоть до северного энцского народа. Рассказывает же о событиях больной эпилепсией человек, может, поэтому и в голове читателя к концу книги образовывается каша.

Во время припадка сил во мне - как у буйно-помешанного. И вот я ору и тут же, словно шуруп, пытаюсь ввернуться в то, на чем стою. Резьба правая, потому что повреждена у меня левая часть головы и все начинается там.

О чём книга -- написано в названии. Будьте как дети. Дети -- безгрешны, души их чисты, нам всем нужно учиться у них. Каждый герой это понимает как бы по-своему, но в целом одинаково.
Раз:

“Керченские новости” отмечали, что коммунары убеждены, что в снарядах и пулях, которые отлили из переплавленных колоколов, сохраняется святость. Можно даже не целиться, так и так они настигнут грешника. Беспризорники из другого отряда объясняли корреспонденту, что на пулях следует выкарябывать слова любви и всепрощения и не только потому, что прощать хорошо. Просто тогда грешник, приняв в себя кусок освященного металла, в самый миг, когда он войдет в его тело, уверует и раскается. Смерть он примет чистый, как младенец, и будет спасен.

Два:

По словам батюшки выходило, что примерно с зимы нового двадцатого года он начинает думать, что ни церковь, ни белые, ни красные, лишь дети, они одни, могут спасти погрязший в грехах и ненависти мир.

Три:

Сережа рисовал Сына Божия только ребенком. Было ясно, что взросление даже Спасителя представляется ему уходом от Господа. Ожидая Христа - невинного младенца, не знающего, не задумывающегося о своем призвании, Сережа отсек и Тайную вечерю, и Распятие, и Воскрешение. В храме не должно было быть ни Искушения Христа в пустыне, ни Христа Пантократора. Ушел Христос - пророк и учитель. На его фресках Сын Божий не творил чудес и никого не излечивал, не спорил с фарисеями и не проповедовал ученикам. Он был младенец, всем, чем только можно, связанный с Девой Марией, неотделимый от нее; и, по-моему, Сережа считал, что здесь ничего не должно меняться.

Забавно, кстати, что отец Шарова писал книги для детей, сам же писатель -- про них.
И хотя дети -- идеал святости, как только их не называли за всё повествование: недомерки, шантрапа, мелочь, сепелявки, мелюзга.

Ищенко, несомненно, был учитель от Бога. Так и слышу, как он, начиная каждый урок, обращается к воспитанникам: “Вы, ущербные, вы, голодные и холодные, брошенные и убогие, никем не любимые и никому не нужные, знайте одно - Ленин шел именно к вам”.

Уроки для воспитанников интерната для детей с физическими недостатками достаются и читателю: уроки про Ленина. Который в этой книге оказывается неожиданно глубоко религиозным человеком, который планирует возглавить крестовый поход этих воспитанников в Иерусалим. Всё же, хоть автор и историк по образованию, историчность в этой книге носит альтернативный характер.
Грустно, когда книга не нравится из-за того, что она плохая. Ещё грустнее, когда она не нравится, потому что ты её не понял. В своё оправдание скажу, что я не одинока: члены редколлегии журнала "Новый мир", к примеру, в своей статье заявили о категорическом неприятии философии и поэтики шаровской прозы.

Прочитано с трудом в рамках долгой прогулки 2019, команда ЛИГН