"...В любом случае нам сейчас необходимы две вещи: дознаться, как проходят в библиотеку ночью, и раздобыть лампу. О лампе позаботишься ты. Зайдешь на кухню в обед, возьмешь одну".
"Украсть?"
"Позаимствовать, во славу имени Господня".
"А вы, - настаивал я с юношеским упрямством, - разве не совершаете ошибок?"
"Сплошь и рядом, - отвечал он. - Однако стараюсь, чтоб их было сразу несколько, иначе становишься рабом одной единственной".
«Книги пишутся не для того, чтоб в них верили, а для того, чтобы их обдумывали. Имея перед собою книгу, каждый должен стараться понять не что она высказывает, а что она хочет высказать».
Мне бы, признаться, хотелось повстречать единорога, пробираясь через густой лес. Иначе какое удовольствие пробираться через густой лес?
Ничто так не подбадривает струсившего, как трусость другого человека.
Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его - в углу, с книгою.
Книги пишутся не для того, чтоб в них верили, а для того, чтобы их обдумывали.
Сумасшедшие и дети всегда глаголют истину.
Не слишком смейся над себе подобными. Над теми, кого не можешь любить, также не смейся: лучше их бойся.
Дьявол – это не победа плоти. Дьявол – это высокомерие духа. Это верование без улыбки. Это истина, никогда не подвергающаяся сомнению.
"... значит, мы в таком месте, откуда отступился Господь..." - в отчаянии сказал я.
"А ты много видел мест, где Господь чувствовал бы себя уютно?"
Благо книги - в том, чтоб ее читали.
В истинной любви важнее всего благо любимого.
чтобы не выглядеть дураком потом, я предпочитаю не выглядеть молодцом сначала.
Что такое любовь? На всём свете ни человек, ни дьявол, ни какая-нибудь иная вещь не внушает мне столько подозрений, сколько любовь, ибо она проникает в душу глубже, нежели прочие чувства. Ничто на свете так не занимает, так не сковывает сердце, как любовь. Поэтому, если не иметь в душе оружия, укрощающего любовь, - эта душа беззащитна и нет ей никакого спасения.
Бойся, Адсон, пророков и тех, кто расположен отдать жизнь за истину. Обычно они вместе со своей отдают жизни многих других. Иногда – ещё до того, как отдать свою. А иногда – вместо того, чтоб отдать свою.
Мы живем ради книг. Сладчайший из уделов в нашем беспорядочном, выродившемся мире.
"Это не надпись. Это не буквы алфавита. И не греческие — их бы я узнал. Какие-то червяки, змейки, мушиный кал..."
"А, по-арабски..."
Кстати, не очень обольщайся по поводу этих
реликвий. Обломков креста я перевидал очень много и в самых разных церквах.
Если все они подлинные, значит, нашего Господа терзали не на двух скрещенных
бревнах, а на целом заборе..."
"Учитель!" - вскричал я, потрясенный.
"Но это так, Адсон. А бывают еще более роскошные реликвии. Когда-то в
Кельнском соборе я видел череп Иоанна Крестителя в возрасте двенадцати
лет..."
"Какое диво!" - отозвался я с восхищением. И сразу же, усомнившись,
воскликнул: "Но ведь Креститель погиб в более зрелом возрасте!"
"Другой череп, должно быть, в другой сокровищнице", - невозмутимо
отвечал Вильгельм.
Только мелкие люди кажутся совершенно нормальными.