Бывают такие пробуждения, особенно если день впереди не сулит ничего хорошего, когда уши уже невозможно защитить от звуков, а глаза – от света, но ты изо всех сил пытаешься нырнуть обратно...
Шью я точно не хуже тебя. Мое фирменное блюдо – фаршированная утка, – сказала она и, заметив, как меня передернуло, повысила голос. – И я не вижу, чем Лёня отличается от утки, разве что мозгов поменьше.
Они все были очень похожи друг на друга, эти маленькие северные городки, все население которых легко поместилось бы в нескольких московских многоэтажках...
И вот теперь ты злишься, но все равно ничего не скажешь, ты же никогда ничего не говоришь, а просто кипишь внутри молчишь и после, ночью, лежишь без сна и придумываешь острые едкие фразы, которые уже никому не нужны.
Никогда не освою эту простоту. Я просто не умею жить так тесно, локоть у локтю, потому что лучшим средством защиты для меня до сих пор, всегда, было пространство между мной и остальными.
Вы не подумайте чего, они люди неплохие. Ну, как - неплохие. Люди как люди.
Так странно, я никогда этого не умела — держать паузу, не просить ни о чем, спокойно ждать, пока остальные сами предложат помощь, и ведь всегда находятся эти остальные, которые уговаривают, спорят и доказывают и благодарны за то, что их помощь оказалась принята, и ведь этому невозможно научиться, у меня ни за что не получилось бы, подумала я и только тогда наконец заснула.
Ты хороший человек. Слышишь? Ты хороший. Просто мы теперь действительно как в тире, наверное. Вся эта дорога, вся эта планета сейчас как один огромный чертов тир.
;удивительно, как в каждом дачном доме, независимо от того, кто его хозяева, обязательно оказывается первый том «Хождения по мукам», или «Молодая гвардия», или какая-нибудь другая старая книга в потертом тканевом переплете с выдавленной надписью «издательство «Детгиз», 1957 г.», даже если это новый дом, построенный несколько лет назад — словно эти книги заводятся сами по себе, стоит первый раз заколотить окна на зиму и уехать в город, просто вдруг возникают в самом пыльном, незаметном углу, чтобы выпасть нам в руки в тот самый миг, когда мы маемся от дачной скуки и ищем, что бы почитать.
- Моя бабушка всегда говорила мне - бриллианты хороши уже тем, что их всегда, если понадобиться, можно обменять на кусок хлеба.
Люди, люди, думала я, с тоской оглядывая дорогу, как же вас везде много, как кучно, как тесно вы живете, и никуда не убежать от вас, как бы далеко ты ни уехал. Интересно, есть ли в нашей средней полосе хоть одно место, где вас нет — нет совсем, чтобы можно было просто бросить машину на обочине и уйти в лес, и остаться там, не боясь, что кто-то увидит твои следы или дым твоего костра — и последует за тобой. Кто придумал это правило — жить окном — в окно, дверью — в дверь, кто решил, что так безопаснее — как будто люди, такие же, как ты, живущие рядом, не превращаются в злейших твоих врагов, если у тебя есть что-то, что им действительно очень нужно.
...вы всего-навсего глупые маленькие буржуи
Пока он говорил, я немедленно вспомнила кадр из фильма — зажатые между домами, заполненные перепуганными людьми гудящие автомобили, а за ними стремительно надвигающаяся серо-стальная, высокая — выше окружающих улицу небоскребов — и тяжелая, как бетонная плита, стена воды, увенчанная шапкой седой пены. Волна. Если мы не поторопимся, она накроет нас — несмотря на наши быстрые машины, ружья, припасы, несмотря на то что мы точно знаем, куда именно едем, — в отличие от тех, кто остался на месте и ждет чудесного избавления — и не получит его, и погибнет под ней, и от многих других, которых эта волна, показавшись на горизонте, вынудит сорваться с места и бежать наугад, без подготовки — и потому тоже обреченных на неудачу. Подумать только, раньше я любила такие фильмы.
Самое ужасное было то, что мы оба — и я, и человек, просивший меня о помощи, знали, что я права, что я имею право отказать ему, и поэтому мне хватило одной фразы, чтобы заставить его замолчать, поэтому он не настаивал и сразу ушел; но то, что мы оба знали это, не отменяло того, как гадко, как невыносимо скверно я себя чувствовала, и никакая логика не могла этого исправить.
... ты никогда ничего не говоришь, ты кипишь внутри, молчишь, а потом, ночью, лежишь без сна и придумываешь острые, точные фразы, которые уже никому не нужны.
Удивительно, как в каждом дачном доме, независимо от того, кто его хозяева, обязательно оказывается первый том «Хождения по мукам», или «Молодая гвардия», или какая-нибудь другая старая книга в потертом тканевом переплете с выдавленной надписью «издательство «Детгиз», 1957 г.», даже если это новый дом, построенный несколько лет назад — словно эти книги заводятся сами по себе, стоит первый раз заколотить окна на зиму и уехать в город, просто вдруг возникают в самом пыльном, незаметном углу, чтобы выпасть нам в руки в тот самый миг, когда мы маемся от дачной скуки и ищем, что бы почитать.
- поверьте, если хозяева не появились до сих пор, скорее всего их уже нет в живых. В такие времена, как эти, привычные нормы морали перестают работать. — Благодарю вас, молодой человек, — ответил человек в пальто, невесело улыбнувшись, — хотя поверьте мне, именно в такие времена моральные нормы особенно необходимы.
Кто придумал это правило-жить окном в окно, дверью в дверь, кто решил, что так безопаснее - как будто люди, такие же, как ты, живущие рядом, не превращаются в злейших твоих врагов, если у тебя есть что-то, что им действительно очень нужно.
она всегда называла его «Сережка», так небрежно, так бесцеремонно, словно это было самое обычное имя; когда мы с ним познакомились, я год училась произносить его — и до сих пор иногда не могла этого сделать, я придумала ему тысячу ласковых прозвищ, но мне по-прежнему нелегко было называть его по имени, а она говорила «Сережка», как будто они учились вместе в школе.
Я не смог. Я отдал ему эту сраную коробку. Наверное, я не готов убить человека из-за тридцати банок тушенки. Наверное, я вообще не готов убить человека.
Удивительно, как в каждом дачном доме, независимо от того, кто его хозяева, обязательно оказывается первый том «Хождения по мукам», или «Молодая гвардия», или какая-нибудь другая старая книга в потертом тканевом переплете с выдавленной надписью «издательство «Детгиз», 1957 г.», даже если это новый дом, построенный несколько лет назад — словно эти книги заводятся сами по себе, стоит первый раз заколотить окна на зиму и уехать в город, просто вдруг возникают в самом пыльном, незаметном углу, чтобы выпасть нам в руки в тот самый миг, когда мы маемся от дачной скуки и ищем, что бы почитать.
... а теперь я закрою глаза, и все это исчезнет - дорога, опасности, поджидающие нас за каждым поворотом, и эти чужие, едва знакомые мне люди - сколько волнений подряд может вынести человек, сколько раз у него екнет сердце, собьется дыхание до момента, пока ему не станет все равно и все, происходящие вокруг него, не превратиться в бессмысленные, полуреальные декорации?
Самое ужасное было то, что мы оба — и я, и человек, просивший меня о помощи, знали, что я права, что я имею право отказать ему, и поэтому мне хватило одной фразы, чтобы заставить его замолчать, поэтому он не настаивал и сразу ушел; но то, что мы оба знали это, не отменяло того, как гадко, как невыносимо скверно я себя чувствовала, и никакая логика не могла этого исправить.
Такое часто случается по дороге домой - как бы крепко ты ни задремал на заднем сиденье такси, глаза твои откроются ровно за минуту до того, как водитель скажет "приехали" и остановит машину.
редкий талант у этой женщины — никому не нравиться