Наверно, чтобы стать настоящим, необходимо существовать в сознании не своём, которое так ненадёжно, подвержено, например, сну, когда сам не знаешь, жив ты или нет, но в сознании другого человека. И не просто человека, а того, кому важно знать, что ты есть.
...настоящее ни в какие слова не влезает. От настоящего — немеешь. Всё, что в жизни происходит важного, — выше слов.
Семья — это ненависть людей, которые не могут находиться друг без друга.
...человек рождается, живёт и умирает счастливым, только всё время забывает об этом.
Наконец поняла по-настоящему, что такое семья — научиться жить в аду и скрывать это ради детей.
Все было так странно. Венок, ленты, гроб. Неподвижное тело, из которого я появилась на свет. Когда-то я была в ней, и меня нигде больше не было. А теперь она во мне. И ее больше тоже нигде нет.
Мне не дано умереть и родиться другим — у меня есть только эта жизнь. И я должен успеть стать настоящим.
Единственное состояние, когда человек по-настоящему не одинок, – это когда женщина ждет ребенка.
Утром, когда не хочется вставать и жить, - улыбнуться. И еще раз улыбнуться. И еще.
Одиночество – это когда у тебя все вроде есть, чтобы не быть одиноким, но на самом деле ничего нет.
...все великие книги, картины не о любви вовсе. Только делают вид, что о любви, чтобы читать было интересно. А на самом деле о смерти. В книгах любовь — это такой щит, а вернее, просто повязка на глаза. Чтобы не видеть. Чтобы не так страшно было.
Самые простые вещи могут заставить умирать от счастья.
Ты же знаешь, что слова, любые слова — это только плохой перевод с оригинала. Всё происходит на языке, которого нет. И вот те несуществующие слова — настоящие.
...люди ругаются на полную, а мирятся наполовину, и так каждый раз от любви отрезается, и её становится всё меньше и меньше.
...записанные слова — это что-то вроде трамвая, увозящего в бессмертие.
Если тебе дали, то нужно отдать, чтобы что-то оставить. И чем дороже тебе человек, тем больше надо отдать.
Чем больше я перекладывал себя в слова, тем очевиднее становилось бессилие что-то словами выразить. Вернее, так — слова могут создать что-то свое, но ты не можешь стать словами. Слова — обманщики. Обещают взять с собой в плавание, и потом уходят тайком на всех парусах, а ты остался на берегу.А главное — настоящее ни в какие слова не влезает. От настоящего — немеешь. Все, что в жизни происходит важного, — выше слов.В какой-то момент приходит понимание, что если то, что ты пережил, может быть передано словами, это значит, что ты ничего не пережил.
Любви нужны не доказательства, но проявления.
А теперь я хочу жить. Как угодно.Сашка, как хочется жить – калекой, уродом, неважно! Жить! Не переставать дышать! Самое страшное в смерти – перестать дышать.В лазарете меня как-то поразила такая сцена – там был раненый, все у него было перебито, руки, ноги, ждал ампутации, а какой-то весельчак рассказывал что-то смешное, и вся палатка заливалась хохотом, и этот раненый тоже рассмеялся. Я тогда не понял, не мог понять, чему он смеется. А теперь понимаю.Пусть меня ранят, пусть стану калекой. Я буду жить! Скакать на одной ноге. Подумаешь, одна нога, зато можно на ней ускакать куда угодно. Обе ноги оторвет – пусть! В окно буду смотреть!
Ослепну – пусть ослепну, но буду тогда слушать все кругом, все звуки, это же такое чудо! Язык? Пусть останется один язык – можно будет знать, чай сладкий или не очень. Останется рука – хочу, чтобы рука жила! Ею можно трогать, ощущать мир!
Счастье, наверно, и должно быть таким, мгновенным, как укол иголкой: ребёнок канючит, от клеёнки несёт мочой, денег нет, погода отвратительная, молоко сбежало, нужно теперь отдраивать плиту, по радио передают землетрясение, где-то война, а всё вместе это и есть счастье.
В одном толстом романе, который ты читала под партой, помнишь, герой и героиня все время где-то рядом, не встречаются и мучаются оттого, что никак не встретятся, а потом, когда наконец встретились, поняли, что они раньше еще не были готовы друг для друга. Еще не пережили тех страданий, которые им предстояло пережить.