Роман популярного голландского писателя и журналиста Хермана Коха в 2009 году удостоился в Нидерландах «Читательской премии». С тех пор он был переведен на два с лишним десятка языков и принес автору мировую известность: на сегодняшний день продано свыше миллиона экземпляров книги. Сюжет ее, поначалу кажущийся незатейливым, заключен в жесткие временные рамки: это всего лишь один вечер в фешенебельном ресторане. Два брата с женами пришли туда поужинать и кое-что обсудить. Паул Ломан — бывший...
Из опыта я знаю, что если люди часто произносят твое имя, значит, они чего-то от тебя хотят. Причем ваши желания, как правило, не совпадают.
“Несчастью всегда нужна компания. Несчастье не переносит молчания, особенно неловкого молчания вдвоем.”
Самые страшные типы — это те, кто пересказывает фильмы от начала до конца, со всей дотошностью, уделяя каждой картине минут по пятнадцать.
Стоило премьер-министру вступить в должность, как он стал предметом шуток — по поводу его внешности, его суконных речей, его бесчисленных промахов. Однако постепенно к нему привыкли. Как привыкают к пятну на обоях.
“Один мой знакомый, работавший в свое время в голландских «престижных ресторанах», как-то поведал мне следующее. Тактика рестораторов в том, чтобы залить в своих клиентов как можно больше вина — вина, цена которого у них по меньшей мере в семь раз превышает цену от поставщика. Официанты намеренно затягивают перерыв между закуской и горячим: подмечено, что от скуки, дабы убить время, клиенты медленно, но верно напиваются.”
“Ну с кем ассоциируется Голландия в других странах? С Рембрандтом. С Ван Гогом. С художниками. Единственная голландская историческая фигура, пробравшаяся, так сказать, на международную арену, — это Анна Франк.”
— Простите, пожалуйста, — сказал метрдотель. — Я принесу новую бутылку.
И не успели мы возразить, как он поспешно ретировался.
— Ну да, — сказал я. — Прямо как в больнице. В больнице тоже надо молиться, чтобы кровь у тебя взяла медсестра, а не врач.
Счастье самодостаточно и не нуждается в свидетелях
... если люди часто произносят твое имя, значит, они чего-то от тебя хотят. Причем ваши желания, как правило, не совпадают.
“Ожидание скорой встречи — это преддверие ада, сама встреча — ад.”
Серьги для женщины примерно то же самое, что для мужчины бритье: чем торжественней вечер, тем внушительней серьги.
Ожидание скорой встречи – это преддверие ада, сама встреча – ад. Все начинается уже с утра перед зеркалом: что надеть, бриться – не бриться. Ведь любой наряд есть некое заявление, будь то рваные джинсы в пятнах или наглаженная рубашка. Однодневная щетина свидетельствует о твоей лени; двухдневная неизбежно наводит на подозрения о смене имиджа; щетина трехдневной и более давности сообщает, что всего лишь шаг отделяет тебя от полной деградации. «С тобой все в порядке? Ты не заболел?» Как ни крути, ты не свободен в своем выборе. Ты бреешься, но ты не свободен. Гладко выбритое лицо – это тоже заявление. Эта встреча для тебя так важна, что ты потрудился побриться, думают окружающие. Побрившись, ты уже, по сути, проиграл со счетом 0:1.
Это важно: дурно пахнущий вызывает гораздо меньше симпатии, зловоние порой ослепляет; и, хотя пахнуть человеку свойственно, это умаляет его достоинство.
По-моему, это признак беспомощности собеседников — когда разговор сразу заходит о фильмах. То есть мне кажется, что о кинематографе уместнее поболтать ближе к концу вечера, когда уже исчерпаны все темы. Я всегда ощущаю неопределенное беспокойство, когда речь с места в карьер заводят о кино, это как если ты только что проснулся, а за окном уже смеркается.
Самые страшные типы — это те, кто пересказывает фильмы от начала до конца, со всей дотошностью, уделяя каждой картине минут по пятнадцать. Их не волнует, смотрел ты фильм или только собираешься, эти сведения они игнорируют, они уже вошли в раж. Поначалу ты еще изображаешь заинтересованность, но очень скоро отбрасываешь всякую вежливость, открыто зеваешь, пялишься в потолок, ерзаешь на стуле. Ты не брезгуешь никакими средствами, чтобы заставить оратора умолкнуть, но тщетно — он не воспринимает подаваемые ему сигналы, упиваясь собой и собственным повествованием.
порой я не мог отделаться от мысли, что Бабетта просто подписалась на союз с успешным политиком, потому что ей было жаль выкинуть из жизни потраченные на него годы; так ты не откладываешь в сторону дрянную книгу, прочитав ее лишь до половины, но помимо воли
домучиваешь до конца в надежде на удачную развязку.
когда люди получают возможность приблизиться к смерти на безопасное для себя расстояние, они ее не упускают.
Во всех домашних ссорах — так же как во всяких драках или в войнах — всегда наступает момент, когда одна из сторон идет на уступки, чтобы предотвратить гибельные последствия.
Иногда с языка срываются слова, о которых потом мы, вероятно, сожалеем. Или нет, не сожалеем. Мы рубим сплеча, а собеседники проносят наши слова через всю свою жизнь.
По-моему, это признак беспомощности собеседников — когда разговор сразу заходит о фильмах. То есть мне кажется, что о кинематографе уместнее поболтать ближе к концу вечера, когда уже исчерпаны все темы. Я всегда ощущаю неопределенное беспокойство, когда речь с места в карьер заводят о кино, это как если ты только что проснулся, а за окном уже смеркается.
В течение одной минуты я уже раз пять услышал свое имя. Из опыта я знаю, что если люди часто повторяют твое имя, значит, они чего-то от тебя хотят. Причем ваши желания, как правило, не совпадают.
Если бы меня попросили описать счастье, то я бы сказал: счастье самодостаточно и не нуждается в свидетелях. <...> несчастливым семьям, и прежде всего несчастливым супругам в этих семьях, ни за что не справиться с несчастьем в одиночку. Несчастью всегда нужна компания. Несчастье не переносит молчания, особенно неловкого молчания вдвоём.
Иногда с языка срываются слова, о которых потом мы, вероятно, сожалеем. Или нет, не сожалеем. Мы рубим сплеча, а собеседники проносят наши слова через всю свою жизнь.