Новый роман Владимира Сорокина – это взгляд на будущее Европы, которое, несмотря на разительные перемены в мире и устройстве человека, кажется очень понятным и реальным. Узнаваемое и неузнаваемое мирно соседствуют на ярком гобелене Нового средневековья, населенном псоглавцами и кентаврами, маленькими людьми и великанами, крестоносцами и православными коммунистами. У бесконечно разных больших и малых народов, заново перетасованных и разделенных на княжества, ханства, республики и королевства,...
Если попытаться определить нынешний режим государства Московии, то я бы назвал его процветающим теократокоммунофеодализмом.
– Россия существовала для того…
– …чтобы преподать миру великий урок. Читали. Преподала. Такой, что волосы встанут дыбом.
– Вечная ей память, – отхлебнул коньяку князь. – Зато сейчас все хорошо.
– С чем?
– С образом России. Да и вообще – хорошо! Во всяком случае, нашим государством я доволен.
– Ну… – Граф с улыбкой огляделся по сторонам. – Рязанское царство, конечно, поприличней Уральской Республики.
- За музыку, – Ибо она выше политики.
На земле не может быть технократического рая. И вообще - рая. Земля дана нам как остров преодоления. И каждый выбирает - что преодолевать и как. Сам.
В каменных гробах живут городские. Рождаются в гробах каменных, живут и умирают в них. И перекладываются умершими в гробы деревянные, чтобы навсегда земля поглотила их. Стоит ли жить, чтобы из одного гроба в другой переложили?
Дракон Россия окончательно издох и навсегда перестал пожирать своих граждан. ... Россия была страшным античеловеческим государством во все времена, но особенно зверствовало это чудовище в XIX веке, тогда просто кровь лилась рекой и косточки человеческие хрустели в пасти этого дракона. И для сокрушения чудовища Господь послал трёх рыцарей, отмеченных плешью.
Кочевники разбили европейцев наголову. Европа лежала перед ними. Но они не вошли даже в Будапешт. Постояв некоторое время под его стенами, они развернулись и двинулись назад, в русские степи. По какой же причине армия хана Батыя не пошла в Европу, не покорила ее? Монголы объяснили это так: нашим коням будет тесно в европейских городах. Рождённые в бескрайних степях, они неуверенно чувствовали себя на городских улицах. Городские пространства были им непонятны. Следовательно, нельзя покорять то и пытаться владеть тем, чего ты не понимаешь. Попытки завоевания русских степей европейцами демонстрируют синдром, прямо противоположный клаустрофобии – агорафобию. Именно её испытывали армии Наполеона и Гитлера, продвигаясь на восток. Бескрайние пространства пугали европейцев. Они не понимали, как можно овладеть этими степями, как можно их цивилизовать и окультурить. Поэтому и потерпели поражение.
(...) Ожидание воплощения детской мечты всегда сопряжено с предчувствием краха, и от него, как от сворачивающегося в свиток неба Апокалипсиса, никуда не деться. Увы, у всех нас всегда с собой наш маленький карманный апокалипсис.
В самый приятный момент что-то со всей экзистенциальной беспощадностью обязательно напомнит о Вечности. Иначе не бывает
Но побывать в 37-м году, коли уж оказался в СССР, все-таки надо было.
Страхи, страхи. Они-то и формируют настоящего интеллигента
Дабы избежать полнейшего распада на молекулы, я решила обороняться старой доброй карнавализацией, хохоча, остраняясь и заумствуя. Этот многажды проверенный щит от внешних болванов помог и в этот раз: мы благополучно, без членовредительства и истерик, дошли до места.
Одна у меня радость в жизни есть – чужая любовь. Ежели человеку своей не дано – он чужою питается. Или Божьей.
Государство – это язык. Каков язык – таков и порядок.
– Это вы послушайте! Постсоветские правители, чувствуя, так сказать, близкий кирдык, кинули всенародный клич: поищем национальную идею! Объявили конкурс, собирали ученых, политологов, писателей – родите нам, дорогие, национальную идею! Чуть ли не с мелкоскопом шарили по идеологическим сусекам: где, где наша национальная идея?! Глупцы, они не понимали, что национальная идея – не клад за семью печатями, не формула, не вакцина, которую можно привить больному населению в одночасье! Национальная идея, ежели она есть, живет в каждом человеке государства, от дворника до банкира. А ежели ее нет, но ее пытаются отыскать – значит, такое государство уже обречено
Ебать меня Невой, как же я прекрасна!
Знаете, я даже помню последних правителей России, они были такие какие-то маленькие, со странной речью, словно школьники, бодрые такие, молодые, один на чем-то играл, кажется, на электромандолине, а другой увлекался спортом, это было модно тогда, и даже один раз полетел вместе с журавлями.
Из спора между двумя псами, эволюционирующими в людей, стоит или нет отказаться от поедания падали на новой эволюционной ступени:Р о м а н. Поедание падали не противоречит моей профессии.
Ф о м а. Внутри вашей экзистенции - да. Но, драгоценнейший, помимо вашей психосомы существует еще культурный контекст. Традиция, наследие, образ поэта. Поверьте, поэт, пишущий "весенних сумерек таинственная завязь" и питающийся тухлым человеческим потрохом, вызовет у двуногих читателей горькие чувства. Не думаю, что Пушкин приветствовал бы такого поэта.
Р о м а н. Зато Бодлер приветствовал бы охотно.
— (...) Ты у нас беспартийный?
— Ну.
— А почему?
— А на хрена мне это нужно?
— Вот, — муж жену — локтем в бок. — Слыхала? На хрена мне это нужно! Инфантильный аполитизм.
Увы, у всех нас всегда с собой наш маленький карманный апокалипсис.
– Большевики изнасиловали упавшую навзничь Россию индустриализацией. – Князь потянулся за фляжкой. – И она умерла. Сталинские троглодиты семьдесят лет плясали свои буги-вуги на ее прекрасном трупе.
– Они хотя бы нищих накормили. Сколько их при царях побиралось по России-матушке? – усмехнулся граф.
– Вы все ерничаете… – махнул князь рукой. – Накормили! А сперва расстреляли.
– Нет, князь, сперва все-таки накормили.