Я почувствовал, что что-то не так, как только свернул с областной дороги. Шлагбаум был поднят. Трава на обочинах скошена. Солнце ярко освещало постройки, растительность цвела буйным цветом. При жизни дедушки меня всегда встречала эта картина: все ухожено, свежо, морковные хвостики стройными рядами торчат на свежепрополотых грядках, кусты смородины красные от обилия ягод.
Так не должно было быть. Лужайка должна была неровно зарасти травой, сорняки должны были вытеснить с грядок овощи. Когда я подъехал ближе и увидел перед домом «Манту», мне стало до боли неловко. Ведь в дверях стояла Ханне, и должно быть, она удивлялась, что это за незнакомый «Бристоль» прибывает в Хирифьелль. Узнав меня, она уже подняла было руку, чтобы помахать мне, но уронила ее, увидев, что в машине нас двое.
Если посмотреть на жизнь в целом, то мы вообще по большей части ведем себя по второму разряду. Мы слепы и не видим того доброго, что кто-то готов нам дать. Мы вполуха слушаем человека, который наконец собрался с духом, чтобы рассказать нам что-то. Смерть не посылает извещений о своем прибытии за три недели до срока. Она придет, когда сосешь малиновые леденцы. Когда соберешься пойти косить траву.
Он сам говорил, что благодаря мне остается молодым, что ради меня он остается молодым.
Из атласа мира Андре и мейеровской энциклопедии высовывалось так много листочков, что, казалось, изнутри в них прорастали новые страницы.
Вот в этом окружении я и засыпал вечерами – в полутьме, где время от времени щелкал, нарушая звучание музыки, кремень дедушкиной зажигалки.
Стены и потолок кружились вокруг меня, если мне удавалось чуть приоткрыть слипающиеся глаза, словно я был иглой компаса.
Всю жизнь я слышал из леса шелест листьев карельских берез. И как-то ночью в 1991 году это легкое колыхание переросло в ветер, чуть не сваливший меня. Потому что в истории моих родителей что-то еще не улеглось и продолжало потихоньку ворочаться, как жирная гадюка в траве.
...и как бы ни устала, я играю с ним, потому что всякий раз как мы снова находим друг друга, это служит напоминанием о том, что жизнь имеет смысл.
– Эдвард, не кори себя тем, что ты как-то иначе должен был вести себя в его последний день. Если посмотреть на жизнь в целом, то мы вообще по большей части ведем себя по второму разряду. Мы слепы и не видим того доброго, что кто-то готов нам дать. Мы вполуха слушаем человека, который наконец собрался с духом, чтобы рассказать нам что-то. Смерть не посылает извещений о своем прибытии за три недели до срока. Она придет, когда сосешь малиновые леденцы. Когда соберешься пойти косить траву. А сейчас вот она побывала здесь, сделала свое дело… Ты можешь утешаться тем, что еще не скоро снова с ней встретишься. Поэтому мне очень хотелось бы после похорон побеседовать с тобой еще и о твоих родителях.
Когда я был маленьким, эта фотография являла собой надежду. Надежду на то, что мама с отцом все-таки не умерли. Позже она превратилась в напоминание о том, что они никогда не позвонят. Я долго пытался понять, почему дедушка поставил ее около телефона, а не повесил на стену. Чтобы вспоминать их или чтобы фотография воздействовала на нас, когда по телефону звонили мы? Или чтобы напомнить нам, что те, кто звонит сюда, пока они изъясняются с нами, не забывают историю моих родителей?
Смерть - это не всегда слепой и грозный убийца.
«Ложь может действовать подобно водке. Нужно все время пить, чтобы скрыть от самого себя , что ты пьёшь . Но, может быть, и правда в чем то схожа с ней. В том, что испить ее надо до дна.»
« К горю не примешиваемся других чувств я, если у тебя есть точка опоры.»
« Человек в печали не закажет окуня под шафрановым соусом»
Мне никогда не нравились нытики. Почти все как-то разрешается. Этому помогают табак и кофе. Табак, кофе, ну и ещё раскрыть карты. Если у тебя двойка треф и тройка бубен, тогда что ж тут поделаешь – сегодня ты проиграл. Жаловаться можно, только если тебе достались четыре карты, когда ты должен был получить пять.
Когда парикмахерский салон вместо одного дамского кресла устанавливает три, он превращается в центр обмена пересудами.
Я посмотрел Гвен в глаза... Ее взгляды все дольше задерживались на мне, мои - на ней, в глубинном осознании троглодитами того, что следует держаться вместе, чтобы не замерзнуть, производить потомство, не давать прерваться человеческому роду.
Под шерстяной тканью четко обозначились ее соски. Я превращался в животное.