— Тогда в какую спортивную игру тебе нравится играть?
Карлос откладывает свою еду. О, нет. В его глазах горит мятежный огонек, и он говорит:
— В горизонтальное танго.
— Чтоб вы знали, я пойду в армию.
— Я горжусь тобой. Но почему?
Я издаю стон от боли, но все же умудряюсь кинуть ему полуулыбку.
— Хочу удостовериться, что у Киары будет парень, который сможет предложить ей немного больше, чем отличное тело и лицо по которому плачут ангелы.
— Ты когда-нибудь прекращаешь понтоваться? — спрашивает меня Уэстфорд.
— Иногда.
Когда его дочь целует меня, мои понты вылетают в форточку.
—Ты опасная, — говорит он. — Почему? — Потому, что ты заставляешь меня верить в невозможное.
«Некоторые части этого мира просто не способны стать лучше, как бы ты ни старался что-то изменить.»
Я наблюдаю, как Медисон делает еще одну затяжку. Она замечает мой взгляд, улыбается мне и забирается мне на колени, облизывая губы. По форме и размеру ее языка я уверен, что у нее в роду были игуаны.
«Каждый раз, когда кто-то пытается контролировать мою жизнь или навязывает мне какие-то правила, чистый инстинкт заставляет меня бунтовать.
— Я хочу стопроцентную гарантию того, что с ними будет все в порядке, — говорю я миссис Гарсия.
Она хлопает меня по коленке.
— К сожалению, в жизни нет гарантий.
В палату заходит Тук с вазой, наполненной розовыми гвоздиками, и шариком, на котором написано: ПЯТЬДЕСЯТ ПРОЦЕНТОВ ВСЕХ ДОКТОРОВ БЫЛИ ДВОИШНИКАМИ — НАДЕЮСЬ ТВОЯ ОПЕРАЦИЯ ПРОШЛА УСПЕШНО.
— Не верю в это ни секунды, потому что, если бы ты была моей девушкой и такой, как я, жил бы с тобой в одном доме, я бы целовал тебя перед парнем при каждом удобном случае в качестве напоминания.
— Напоминания чччего?
— Того, что ты моя.
— Это команда геев, не так ли?
— Что выдало нас? Розовая форма или то, что половина команды пускают по тебе слюни?