Нельзя ничего вот так запросто выбрасывать. Будь то грейпфрут или мальчик-подросток.
Мы примирились с этим ужасным тесным подвальчиком, каждый по-своему, и поднялись наверх. Но тьма, которая так часто предстает живым существом, пошла следом.
Она с нами еще не закончила.
Он окинул меня типичным взглядом безмолвного превосходства, каким те, у кого есть дети, часто одаряют бездетных. Как будто прожить определенный срок не размножившись было грехом столь отвратительным, что прямо словами не выразить.
– Боишься?
– Я ничего не боюсь, – сказал Рик.
Мамка заговорщически мне подмигнула.
– Это означает, что он боится всего.
Любви всегда достаточно. Если она истинная, то ее достаточно.
Выходит, что с самого рождения мы начинаем стареть, понимаешь? Выходит, что с самого рождения мы вроде как начинаем умирать. Какой смысл в жизни, если она просто закончится, и ты умрёшь, а мир продолжит существовать, как будто тебя никогда не было.
Не все могут смириться со смертью, – услышал я слова Тони. – Большинство не может. Но она касается нас всех.
Жизнь может быть суровой. Не всем она под силу.
В конце концов, Добро даруется свыше. Зло рождается в человеческом разуме.
Как и кошмар, смех действовал разрушающе, но в хорошем смысле.
“I didn’t see devils with yellow eyes and red horns prancing, or cheesy monsters or some Hollywood version of evil in the woods that day—I told you—you feel it. You feel them, because they’re everywhere, and nowhere at all. Never there, but always with us.” “Who, exactly?” I asked. “Demons.” “Demons,” I said, tossing the word back at her. “You experience evil but…you can’t describe it. Describe wind,” she said defiantly. “Tell me what it looks like.” “I understand.” “You understand nothing.” An odd smile grew along her face. “But you will.”