Первый роман Вьет Тхань Нгуена “Сочувствующий” стал лауреатом многих премий, в том числе и Пулитцеровской премии по литературе. В этой удивительно емкой книге о войне и мире, отравленном войной, есть почти всё – как в реальном мире, здесь тесно переплелись высокое и низкое, комическое и трагическое, жизнь и смерть. Ее действие разворачивается во Вьетнаме и Америке, в Лаосе и на Филиппинах. В ней есть захватывающие повороты сюжета и неторопливое описание интересных событий, есть тонкие ироничные...
Между сочувствующим и революционером та же грань, что между эмоциями и действием, мыслью и поступком, идеализмом и его последствиями.
Чтобы забыть о какой-либо разновидности боли, порой достаточно испытать боль другой разновидности — не зря ведь на медосмотре перед обязательной военной службой, экзамене, где не проваливается никто, кроме подцепивших вирус богатства, врач шлепает вас по одной ягодице, всаживая шприц в другую.
Чему я научился против своей воли — так это тому, что нельзя жить среди чужого народа и не измениться под его влиянием.
Наполеон говорил, что люди готовы отдать жизнь за ленточки, которые пришпиливают им на грудь, но генерал понимает, что еще больше людей готовы умереть за человека, который знает их имена, — а он знает.
Любовь — это когда ты можешь говорить с кем-то без напряжения, без уверток, и при этом чувствовать себя абсолютно комфортно, не говоря ни слова.
Американцы любят смотреть людям в глаза, как-то сказал мне он, особенно когда имеют их сзади.
Даже попав в рай, вьетнамец не упустит случая заметить, что в аду теплее.
Ах, эта судьба американо-азиата – навеки зависнуть между разными мирами, не зная, к какому из них ты принадлежишь!
В конце концов, талант – это то, чем пользуетесь вы, а не то, что пользуется вами. Талант, которым вы не можете не пользоваться, который поработил вас, – это скорее опасный недостаток.
<...> деньги обретают жизнь лишь когда их тратят, особенно в дружеской компании.
Пусть авторы хорохорятся и важничают сколько угодно – по существу, это неуверенные в себе создания с чувствительной душой, хрупкие и ранимые, как кинозвезды, только гораздо беднее и невзрачнее.
Замечали вы когда-нибудь, что стоит белому выучить два слова на каком-нибудь азиатском языке, и мы уже прыгаем до потолка от счастья? Он просит стакан воды, а мы смотрим на него, как на Энштейна.
-как-по-вашему, что за мечта вынуждает этих несчастных пускаться в море на дырявых судёнышках, которые заставили бы ужаснуться Христофора Колумба? Если наша революция была совершена ради людей, почему часть этих людей голосует так - пробегом?
местных проституток на потеху иностранным пиратам – это неизбежное следствие оккупации, один из тех гнусных побочных эффектов войны, которые предпочитают игнорировать все жены, сестры, подруги, матери, пасторы и политики из мирных заокеанских городков, встречающие своих доблестных воинов ослепительными белозубыми улыбками и готовые исцелить любую неприличную хворь пенициллином американской добродетели
Голливуд, эта артбатарея Америки, ведет постоянный обстрел всего остального мира, разрушая его ментальные укрепления своими хитами, блокбастерами и градом мелкокалиберной пиротехники. И неважно, какие истории скармливают зрителям. Важно, что они смотрят и любят американские истории – вплоть до того дня, когда и их, возможно, начнут бомбить самолеты, которые они видели в американских фильмах.
Но мысли и поступки – разные вещи. Если бы нас осуждали за мысли, нам всем была бы прямая дорога в ад.
Когда последний проблеск света померк, мне пришло в голову, что свет в конце туннеля, известный нам по рассказам умерших и вернувшихся к жизни, не имеет никакого отношения к раю. Разве не гораздо более вероятно, что перед их глазами брезжит не будущее, а прошлое? Это универсальное воспоминание о первом туннеле, который преодолели мы все, – сочащийся в него свет разбавлял утробный мрак и проникал сквозь наши закрытые веки, маня нас в ту бездну, где всем нам без исключения суждено когда-нибудь встретиться со смертью.
Но как перестать говорить с самим собой, если ты сам – лучший собеседник, какого только можно вообразить? Никто не слушает тебя терпеливее, чем ты сам, и хотя никто не знает тебя лучше, чем ты сам, никто не склонен понимать тебя превратнее, чем ты сам.
<...> бедных никто не спрашивает, хотят ли они войны.
Беда в том, что люди, свято убежденные в своей невинности, считают все свои поступки справедливыми.
Любовь – это когда ты можешь говорить с кем-то без напряжения, без уверток, и при этом чувствовать себя абсолютно комфортно <...>
Обмазывать пропагандистским навозом просто, когда речь идёт о солдатах, привычных к любым надругательствам, но мы забыли, что большинство беженцев не служили в армии.
Americans liked seeing people eye to eye, the General had once told me, especially as they screwed them from behind.
Чтобы отыскать подобие Бога, не надо смотреть в зеркало или на лица своих собратьев. Достаточно посмотреть на их деяния и заглянуть в собственную душу, чтобы понять: мы не были бы убийцами, если бы к их числу не принадлежал и Он сам.
Если не считать политических беженцев, в Советском Союзе есть лишь три товара, пригодных для экспорта; водка, оружие и романы. Оружием я восхищаюсь как профессионал, а водку с романами люблю горячо и искренне. Русский роман XIX века и водка идеально подходят друг другу. Читать роман, потягивая водку, значит легитимировать выпивку, а роман благодаря выпивке кажется короче, чем на самом деле.