Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами:...
Но было в детстве кое-что грустнее, чем эти детские печали, которые развеиваются при первом же порыве ветерка.Отчаяние, которое охватывало без повода и без причины.Казалось бы, ребёнком я ни в чём не испытывал нужды. Я был доволен жизнью, и меня никто не обижал. Но вдруг откуда ни возьмись внутри меня рождался страшный вой: вопила тишина. Хотелось разорвать опутавшую руки и ноги пелену. Снаружи жизнь текла привычно и спокойно, но внутри меня звучал тот страшный крик. Там кто-то задыхался, было слишком тесно, чтобы раскинуть руки и дышать.Так кричит зверь, угодивший в ловушку.Всё это вышло на поверхность памяти, пока я в тёмной невесомости парил у рощи. Я снова испытал ту боль, но теперь она была ещё острее, боль непонятная, возникшая на земле раньше первого человека, раньше первого ребёнка. Я, купавшийся в образах былой свободы, вдруг вспомнил, как трещала по швам моя детская кожа, разрываемая страстным желанием существовать.Французское слово chetif («тщедушный, болезный») происходит от слова captif («пленный»). Я узнал об этом, когда мне было семнадцать. В это время я заново учил родной язык. Сооружал себе верстак. Я делал вид, будто покинул детство, но тут, склонившись над раскрытым словарём, вдруг осознал, словно увидел в яркой вспышке огненной ракеты, что в те далёкие, ранние свои годы был пленён.Детство — это плен.Я чувствовал, что в моём детском теле таится всё человечество, намотанное само на себя. Клубок из человечества, который в один прекрасный день вдруг размотается, как стебель бамбука после сильного дождя. Но тогда я всего этого ещё не знал. Я полагал, что раздвигаюсь, подобно телескопу, и превращаюсь во взрослого постепенно. Всё было готово, лежало аккуратной грудой на земле. Когда же прольётся дождь и настанет та самая ночь полной луны? И кто придёт, чтобы помочь мне размотать клубок, расправить крылья? Я завидовал рождению жеребят: едва выбравшись из матери, они тут же встают на ноги и, танцуя, убегают прочь. Им-то ничего не надо ждать. Они просто идут себе восвояси, и не пытайся их поймать — всё равно удерут. Ещё блестящие после рождения, они уже исчезают в лесу.
То, что давно тебя ожидало, уже лежит внизу горой разрозненных деталей. Тогда ты решаешь притвориться. Все начинают с этого: лишь притворяются, что выросли. Пожалуй, это лучший путь – прикидываться взрослым до конца, всю жизнь.
С возрастом мы сталкиваемся с печальными вещами, которые убеждают нас в том, что и мы сами, и другие – действительно существуем. Но все же где-то глубоко во мне запечатлелась мысль о придуманной жизни – той, что создается из ничего каждым нашим новым жестом и действием.
Я верил: есть на свете страна, где детство живет в безопасности и остается прежним, даже когда мы вырастаем. Далекий, всеми забытый край. Я всюду собирал его следы. Я рисовал его карты в дневниках, но онм выходили обрывочными и неточными, без масштаба и розы ветров.
Говорят, есть рыбы, которые умеют подниматься на сто метров по вертикальному потоку водопада. Смогу ли и я так, когда понадобится?
Нам повезло: окружающие взрослые не искали днями и ночами, что бы такого нам еще отдать. Наоборот, они внимательно приглядывались к нам, шпионили за нами, высматривая, что бы у нас украсть. Ведь мы владели всем, чего они давно лишились.
Я никогда не пытался удержать детство или сам в нем задержаться. Просто я хотел, чтобы ребенок внутри меня рос, развивался и оставался живым. Потому что, какими бы обещаниями ни кормил меня этот новый мир, край взрослых, в моей жизни было нечто такое, от чего я не собирался отступаться: желание творить и изобретать. Я дал себе этот обет. Я никогда не предам фантазию. Никогда не выпущу из рук нить клубка. Мое детство продолжится – я найду для этого новые способы и не расстанусь с мечтой растить ребенка в себе вечно.
"Детство живет на зеленых холмах, за рекой, за кустами, за лесом, за горящим амбаром и за коридорами, выстеленными паркетом. Среди прочих дорог есть там и такие, что подводят, петляя, к самому краю, и оттуда, с обрыва высокой скалы или через решетку ограды, открывается вид на соседнее царство, страну далекого завтра, имя которой — взрослая жизнь.Бывает, дети подходят к этой черте, выглядывают из высокой травы (она им почти по макушку) и там, в соседней долине, им иногда доводится случайно подсмотреть за смертью или за влюбленными. Виденья эти вспыхивают на солнце, подобно осколкам стекла. Они слепят глаза и тут же исчезают, укрывшись за низкими облаками.Дети бегут обратно в чащу леса, машут луками и стрелами и наивно полагают, что напрочь забыли о том, что увидели. Однако увиденное уже посеяло в них вишневую косточку, которая будет отныне расти там, внутри.У меня таких косточек была целая горсть. Я даже думаю, что это из-за них мы вообще растем. Прекрасно помню, как глотаешь их с изумленно раскрытыми глазами и испытываешь опасную радость от того, что незнакомые тела, замеченные в долине, вот-вот разлетятся вдребезги. Мы оглядывались по сторонам. Никто нас не видел? Как будто мы что-то украли... Подождав немного, прислушивались к происходящему внутри: как там теперь моя вишневая косточка? Что она делает в мире, невидимом глазу?<…> Я знаю: на одно незыблемое детство, на висячий сад вроде моего приходятся десятки таких, что кубарем летят с обрыва или с головой пропадают в зыбучем песке. Я вижу, как они проходят мимо — их осажденные и разоренные сады, их взгляд широко раскрытых глаз".
Были и до меня те, кто однажды утром отправился на поиски детства. Трое волхвов, людоеды, серые волки из старых сказок, солдаты царя Ирода, слуги бесплодных королев, сказители, поэты и все капитаны крюки мира, за которыми неумолимо следует с громким тиканьем время... Все они искали. Каждый – со своей собственной, особой целью. Детство было для них раскаянием, угрозой, добычей, эликсиром.. да чем угодно. Но их пути пересекались с моим, и в близости всех этих охотников, чьи погасшие костры встречаются мне на лесных полянах, я узнаю тот самый зов в дорогу, который внезапно поднял меня средь ночи.
В моем туманном путешествии ребёнок, которого я преследовал, повсюду оставлял древесные опилки. Я прямо у себя внутри устроил верстак для детства. Придал ему такую форму, которая соответствовала пустоте, оставленной во мне. Я не хотел довольствоваться пустотой. Мне нужно было детство настоящее, живое. Такое, которое можно поймать и которое шевелится в ладонях: вертлявое, с острыми локтями, с комом в горле, когда ссорятся родители, умеющее разглядеть пейзажи в трещинах на потолке, готовое смотреть на солнце до ожогов на глазах. Такое детство, что режет палец об острый край травинки и мечтает об огромной куче снега, которая навечно засыплет нам обратную дорогу.
Ребенок – это остров. Он ничего не знает и ничем не владеет. Он лишь догадывается об огромной силе, которая таится под оковами, сжимающими тело. Завтра для него не существует, а прошлое давно исчезло. Ребенок начинается с мгновенья, он – это миг, который застыл во времени и болтается, беспомощный, подобно поплавку среди бескрайнего простора моря, с любопытством озираясь по сторонам.
В детстве ночь и время – сокровища, которым нет числа, которые не делишь на часы и на минуты. Ты смотришь на этот полный до краев сундук, окунаешь в него руки по локти и даже глубже, закрываешь глаза и никогда-никогда не можешь нащупать его дна.