«Я привыкла к запаху смерти». Так начинается рассказ Клитемнестры о ее жизни после того, как ее покинул муж – Агамемнон, отправившийся завоевывать Трою. Бессмертный древнегреческий миф о троянском герое Агамемноне, о его неверной жене Клитемнестре, об их детях, чью судьбу определили необратимые поступки родителей, запечатлели две с лишним тысячи лет назад Эсхил, Софокл, Еврипид, и всю дальнейшую историю человечество пересказывало и переосмысляло эти судьбы и сюжеты. В романе «Дом имён» Колму...
Запах - он здесь, как самый воздух: он возвращается так же, как по утрам возвращается свет. Он мой постоянный спутник - придает жизни моим глазам, глазам, что сделались тусклыми от ожидания, но теперь они не тусклы, сейчас их озаряет свет.
Мы все теперь голодны. Пища лишь возбуждает в нас аппетит, затачивает зубы: от мяса мы делаемся жаднее до смерти. Убийство придает нам жадности, наполняет душу удовлетворением - яростным, а затем таким сладостным, что порождает вкус на дальнейшее удовлетворение.
Доверять нельзя никому, думала я. Никому не доверюсь. Вот что полезнее всего не упускать из виду.
Мать с любовником купили своими угрозами мое молчание, но не в их власти ночь - и то, как распространяется молва.
- Я не красноречива, отец, - произнесла она. - Вся сила, что есть у меня, - в моих слезах, но и слез у меня больше нет. У меня есть голос, есть тело, и я способна встать на колени и просить, чтобы не отнимали у меня жизнь раньше срока. Как и тебе, мне мил свет дня. Я первой назвала тебя отцом - и я первая, кого называл ты дочерью. Ты наверняка помнишь, как рассказывал, что придет мое время и я буду счастлива в мужнином доме, и я у тебя спросила: счастливее, чем с тобой, отец? Ты улыбнулся и покачал головой, а я прижалась у твоей груди и обняла тебя. Я грезила о том, как буду принимать тебя в своем доме, когда ты состаришься, и как мы тогда будем счастливы. Говорила тебе об этом. Помнишь? Если убьешь меня, значит, то была незрелая греза, и она тебе наверняка принесет бесконечное сожаление. Я пришла к тебе одна, без слез, неготовая. Нет во мне красноречия. Я способна лишь просить тебя простым голосом, как уж есть, отпустить нас домой. Прошу тебя сжалиться надо мной. Прошу у отца своего о том, что ни одной дочери не должно быть нужным просить. Отец, не убивай меня!
- Моя смерть, - сказала она, - спасет тех, кто в опасности. Я умру. Иного не может случиться. Неправильно это - мне любить жизнь. Неправильно это - любить жизнь, любому из нас. Что есть одна жизнь? Всегда найдутся другие. Придут жить другие такие же, вроде нас. За любым вздохом следует другой, за каждым шагом - еще один шаг, за каждым словом - новое, за каждым присутствием на земле - очередное присутствие. Едва ли имеет значение, кто именно должен погибнуть. Мы все будем заменены. Я отдаю себя ради армии, ради отца, ради своей страны. Я встречу свое заклание с улыбкой. Победа в бою будет тогда моей. Память о моем имени проживет дольше многих людей.
Его пока еще боялись, я видела это, но видела я и другое: так будет не вечно.
А потому он был опасней всего, как бык, которому в бок воткнули меч.
И ещё раз, как и со стражником, Орест почуял: придумать бы единственный правильный вопрос - и можно было б выяснить то, что хотелось.
- А почему ты с ними не ушла? - спросил Орест.
- Никто не звал меня с собой, - ответила она. - Хоть слово скажи они, я б ушла. Когда сбегаешь посреди ночи, зачем тебе старуха.
Наши призывы к богам суть то же, что призывы звезды в небе перед падением, это звук, нам не слышный, звук, к которому, улови мы его, остались бы равнодушны.