Неспокойно в Летерийской империи. Рулад Сэнгар, Император Тысячи Смертей, попал под демоническую власть своего колдовского меча, который дарит ему бессмертие. Тайная полиция Патриотистов начинает чистки среди подданных. Пророки больше не могут видеть грядущее. Дворец полон заговорщиков, чиновники коррумпированы, и ими движут только личные интересы. Старая Империя на грани войны с окружающими королевствами, которые не забыли давние обиды. Великий флот эдур приближается к берегам древнего...
– Вифал, ты говорил мне, что сломать его невозможно.
Оружейник пожал плечами.
– Мы всегда это говорим. Так больше платят.
Даже бог не может просто так беззаботно взять и уйти, не считаясь с последствиями своего предательства.
– Каково оно, Брис, – быть мертвым? Брис Беддикт улыбнулся. – Сыро.
– Я всегда говорил, что от городов лучше держаться подальше, – заметил Быстрый Бен, отряхивая с одежды пыль от штукатурки.
Чтобы отмерять время, ему нужно положить начало.
Однако истерика неокрепшего сознания – штука сложная. Она может быть оглушительной – вопли, визг, бесконечные приступы ужаса, опять, и опять, и опять – волна за волной. Но может быть и тихой, молчать зловещей, жуткой тишиной.
Осознав красоту, мы стали уродливы.
Пока что здесь слишком много деревьев, слишком сыро и слишком зловонно. А еще хочется снова сесть на лошадь. Столько ходить пешком просто вредно.
Вода так давно знала жизнь, что и не помнила себя чистой.
История – это память людей, повторы и пересказы. Когда правда начинает мешать, ее подменяют ложью, выдумкой.
Тот, кто не бывал в пустыне, никогда не поймет, какое это чудо – вода.
С тех пор жажды сражений у юноши заметно поубавилось. Сверстники находили в этом повод для насмешек, но они не видели вывалившихся кишок и раскроенных черепов, не слышали отчаянных стонов о помощи, на которые откликались лишь чайки да воронье.
– Прошло всего три недели. А я уже объяснял – у меня такой огромный список реформ, что я рискую вообще ничего не успеть.
– Ваше признание собственной некомпетентности не может не восхищать, – откликнулся Бугг. – Из вас выйдет отличный император.
– Змей позорный. – Сам ты лысый урод. Некоторое время они посидели, дружелюбно помалкивая.
Но что же Удинаас? Который не выказал ни великих талантов, ни ужасной мощи. Который, сказать по правде, если что и продемонстрировал, так это крайнюю ранимость.
Бремя, любовь моя. Оно означает – жить, когда те, кого любишь, умирают.
Нельзя доверять ни любви, ни обетам, потому что почва расползается у нас под ногами. Ни в чем нельзя быть уверенным. Ни в чем.
Сделай из человека мученика, и ты утратишь над ним всякую власть – над тем, кем он был при жизни, над тем, кем стал после смерти.
Люди, которые для себя что-то решили, никогда не слушают советов – особенно тех, которые идут вразрез с их решением.
– Только не думай, что таким образом дослужишься до капрала или чего-нибудь вроде.
– Значит, буду сегодня спать спокойно, – отозвался Спрут.
Скрипач мотнул головой. – Никакой резни. Терпеть не могу драться в сырых сапогах.
– Ваш цинизм кроется в сознательном надругательстве над другими, чтобы утвердить собственное превосходство. Мой цинизм относится к сознательной слепоте человечества, не замечающего собственного вырождения.
– Без этой сознательной слепоты не останется ничего, кроме отчаяния.
– Ну, я не настолько циничен. На самом деле я совершенно не согласен. Может быть, когда сознательная слепота совершит предначертанный оборот, родится сознательная мудрость, люди увидят все, как оно есть.
Что же тогда нам остается? Видимо, держаться друг друга.
«Мы сами себе свидетели».
Но хватит ли этого?
Наверное. До сих пор хватало.
– Они не заботятся о славе. О чести!
– Верно: единственное, о чем они заботятся, – победа. А о славе и чести можно будет поговорить и потом.
Просто я не доверяю тем, кто вызывает симпатию, только и всего.