Люси Мур очень счастлива: у нее есть любимый и любящий муж, очаровательный сынишка, уютный дом, сверкающий чистотой. Ее оптимизм не знает границ, и она хочет осчастливить всех вокруг себя. Люси приглашает погостить Анну, кузину мужа, не подозревая, что в ее прошлом есть тайна, бросающая тень на все семейство Мур. С появлением этой женщины чистенький, такой правильный и упорядоченный мирок Люси начинает рассыпаться подобно карточному домику. Она ищет выход из двусмысленного положения и в своем...
<...> она никогда не признает поражения – побитая и раздавленная, жалкое подобие самой себя, но не сломленная.
Почему должна она подчиняться такому… такому тиранству? Этот вопрос жег душу огнем. Этому нет оправдания, это несправедливо. Господь не хочет, чтобы Его мир был таким – мелочным и незрелым. Неужели она должна с опущенной головой пресмыкаться во прахе? Должна ли она отказаться от собственного «я», обеднять свой дух, лишать себя всего, чтобы только обрести это совершенство, о котором ей прожужжали все уши? В человеческой душе должна заключаться мощь, а не это увядшее, бескровное бессилие, насаждаемое здесь.
Но она любила его, поэтому подыскивала слова, которые больно задели бы его.
Здесь ее любил Фрэнк, здесь родился Питер, отсюда она, обезумев, бросилась в туман, чтобы потерпеть фиаско, погубить свою любовь - и Фрэнка.
– Для меня существует всё или ничего.
"Она будет бороться, бороться до конца, она будет страдать, она умрёт, но не станет больше склонять голову."
Питер обладал счастливым даром, столь обычным для благовоспитанного эгоиста: «С глаз долой – из сердца вон».
"Ревность - следствие невероятного эгоизма."
"Несчастливо то сердце, которое никогда не веселится."
Однажды в Италии, где я много лет провела в монастыре нашего ордена, был такой случай. Там жил архиепископ, по возрасту отошедший от дел, очень старый праведный человек. Вдруг он заболевает. И что же? Он не восклицает: «Я слишком стар! Но я верую, так дайте мне умереть, чтобы вкусить великое счастье пребывания с Богом!» Нет-нет! Он требует врача и специалистов. Назначена операция. Да, он соглашается на лечение. И поправляется. И он доволен, очень доволен и возносит благодарственные молитвы. Удивительно, правда?
Если изучаешь всех, не узнАешь никого.
Иди вперед и мир пойдет вместе с тобой. Или сиди в одиночестве.
Неблагоразумно, когда джентльмена узнают по костюму.
Какая борьба чувств была написана на ее лице! Со своей тонкой фигуркой, вырисовывающейся на фоне светлого окна, она казалась очень юной и трогательной. Ее окутывала почти трагическая атмосфера. Но не была ли эта трагедия ее изобретением? Или трагедия пряталась в глубинах ее существа?
Если не ждешь добра, то хотя бы посмейся.
Нельзя заставить леопарда стряхнуть со шкуры пятна.
Собственными поступками Люси вогнала своё существование в такие узкие рамки, что давно чувствовала себя изолированной, странно обособленной от других людей.
Ею вдруг овладело чувство бесполезности происходящего. Вся её жизнь - чем она была, ка не слепым стремлением к тщете? Люси влекло вперёд и вперёд к чему-то недостижимому. Она так упорно боролась, изо всех сил старалась вылепить свою судьбу, а в итоге получилось нечто жалкое. Она всё делала по плану и во всём проявляла твёрдость. В её поступках не было ничего случайного, она всё тщательно продумывала. И вот это позорное отступление, как непреложный исход её судьбы.
Ревность - следствие невероятного эгоизма. А ее любовь не эгоистична. Все ее существо стремится к конечной цели - благу Фрэнка. Она так хорошо его знает, до конца понимает, любит всепоглощающей любовью, поэтому не допустит ни вмешательства в его счастье, ни нарушения мирного течения его жизни. Это не ревность. Это верность, преданность, здравомыслие - да, возвышенная суть ее любви. Так думала Люси. И она это знала.
Если стремишься к далёкой цели и в дороге тебя мучает жажда, следует умерять ее сильной волей.
-Когда я приехала, то не собиралась оставаться дольше чем на неделю, - медленно сказала Анна. - Подумай об этом.
-Ты считаешь меня своей собственностью? - хмуро спросил он. - Считаешь себя моим сторожем? Если бы ты любила всемогущего Бога, то захотела бы заковать Его в цепи!