Буква на снегу

Есть такой творческий вид — «писатели для писателей», представители некой высокой моды в литературе. Они признаются и высоко ценятся литературными профессионалами (самими писателями, критиками и т. д.), но реальный читательский интерес к ним более чем скромный. О таких авторах пишет в своей книге Михаил Шишкин. Да, можно сказать про Джойса, что это писатель известный, все в курсе про «Улисса», но кто эту книгу, во-первых, читал до конца, а во-вторых, читал потому что интересно, а не потому что она “must read для человека, считающего себя начитанным”? Кстати, из трёх эссе посвящённое Джойсу — самое маленькое и акцент в нём сделан больше на «Поминках по Финнегану».
Мне очень понравилось знакомство с Вальзером, героем первого эссе. Откуда-то вспомнилось

Одно лишь признавал всерьёз —
Судьбу и ремесло поэта.
Рассказывают, что на это
Смотреть нельзя было без слёз.

И хотя речь в эссе идёт не о поэте, а о писателе, но его горение писательством и жизнь в целом сложно воспринимать без глубокого сочувствия. В роду — душевная болезнь. Полное пренебрежение к миру вещей, нищета, ненужность и неприкаянность, в конце концов попадание в психиатрическую лечебницу. Всё это к тому же напомнило и судьбу Ван Гога. Общность с художником ещё в новаторском, прогрессивном для своего времени стиле творений. Условное ружьё у Вальзера не стреляет, все происходящие события случайны, встреченная по дороге в начале сюжета девушка ничего не символизирует и больше никогда не встретится, а собак, лежащих поперек дороги, может встретиться целых две — и в этом нет никакой символичности или целесообразности.
Что касается третьего эссе, посвящённого писателю Владимиру Шарову, которого Михаил Шишкин хорошо знал, то мне в принципе не нравится подача в форме обращения к человеку во втором лице с фактами, которые тому и так хорошо известны. Понимаю, художественный приём, но как-то странно сообщать умозрительному (уже, к сожалению, умершему) Шарову «Ты делал то-то и то-то» или «У тебя такие-то родители», на самом деле адресуя информацию третьим лицам, читателям. Тем не менее, речь в эссе идёт о нашем времени, о современном литературном процессе, о трактовке реалий и прочем актуальном. К тому же задумываешься о том, как хорошо, когда в писательском мире есть настоящая дружба и помощь, а не единоличная борьба за любовь и признание читателей.

Памяти букв

Часто говорят, в нашу эпоху стриминговых сервисов, социальных сетей и всеобщей грамотности писателю живется худо. Сложно найти издателя, сложно продвигать свои книги, сложно заработать на книгах.

Забывают, что писателям всегда было непросто.

В серии "Культурный разговор" РЕШа вышел сборник Михаила Шишкина "Буква на снегу". В него вошли три биографических эссе: о швейцарском писателе Роберте Вальзере, о Джойсе и о Владимире Шарове (последнее эссе – скорее письмо ушедшему другу).

Эссе публиковались в разное время, но их объединяют две основные темы.

Первая – это писательство как протест против правил, против навязываемых личности границ, шаг в сторону от местечковой грызни и раздачи наград от своих своим. Подобное я встречал раньше в эссе Поляринова, но у Поляринова отступить от правил значит заняться продвижением искусства вперед, предлагать и создавать новое вместо бесконечного воспроизводства символов. У Шишкина тональность более экзистенциальная: настоящий писатель обречен на непонимание, на внутреннее одиночество, потому что его мастерство работает не по законам рынка достижений, а по законам чего-то невидимого, что так или иначе над любым художником довлеет.

Особенно выпукло эта тема проявилась в эссе о Вальзере.

Смотреть на него было больно. Этот писатель, издавший десять книг, страдает от нужды, носит лохмотья бродяги, хотя работает как одержимый. Этот писатель (король нашей литературы), которого потомки признают если не великим, то мастером высочайшей пробы, испытывает лишения горького одиночества и терпит боль мещанского презрения, все для того, чтобы отстоять свое право быть писателем.

Вальзер меняет кучу профессий, чтобы осознать, что кроме писательской работы он не просто не может делать ничего другого. Его собственное существование зависит от письма, ведь, пока Вальзер не пишет, на горизонте хмуро нависает Томцак – что-то вроде есенинского черного человека, овеществленное безумие мира людей-заведенных автоматов, который окружает Вальзера. Этот мир в конце концов побеждает, швыряя Вальзера между психиатрическими клиниками и домами престарелых, но его страсть к письму победить не может. Письмо для него – состояние деятельного труда, о котором пишет Фромм, когда говорит, что человек созерцающий делает гораздо больше работы, чем человек, автоматически совершающий некую деятельность ради заработка.

Настоящим сообщаю, что одним прекрасным утром, не упомню уже в котором точно часу, охваченный внезапным желанием прогуляться, я надел шляпу и, оставив писательскую каморку, полную призраков, слетел вниз по лестнице, чтобы поскорее очутиться на улице”.

Невозможно такое писать в разгар Первой мировой, но Вальзер – может. В его реальности нет места войне, он настойчиво ее исключает.

Получается самое живое описание прогулки в истории, вместившее множество ненужных деталей, лишних образов, которые "не работают", событий, которые ни на что не влияют, – и, по мнению Шишкина, абсолютно гениальное. Написанное человеком, который 12 часов в сутки сидел на чердаке и писал.

В итоге – безвестность при жизни и – влияние на Кафку, Гессе, Манна, посмертная слава и сотни научных работ, посвященных творчеству Вальзера. Потому что писателя, опережающего время, нагнать трудно.

В эссе о Джойсе больше жизнеописания: поздние годы, страдающая шизофренией дочь, внук, который оказался не нужен собственным родителям, но очень дорог Джойсу и его жене Норе – здесь Шишкину удается создать образ писателя, который пытается совладать с накатывающим на него девятым валом. Джойс по-прежнему автор "Улисса" и "Поминок по Финнегану", этой "последней книги", как пишет Шишкин, но когда говорят пушки, музы молчат, и теперь Джойс – обычный человепк, пытающийся вывезти семью из вишистской Франции.

Здесь меньше размышлений о писательстве как миссии и образе жизни, зато более плотная атмосфера, конфликт человека и окружения, которое вечно подкидывает неприятные сюрпризы.

С каждым днем мировой войны «Поминки по Финнегану», главный труд его жизни, становится все ненужнее. Что ж, он не первый писатель, потративший себя на писание никому не нужных книг, и не последний. И с каждым днем все сильнее боли в желудке, он не может ни есть, ни спать — принимает обезболивающее, снотворное, пьет — ничего не помогает.

Он боится собак. Когда-то в детстве на него набросилась собака и испугала навсегда. Он бродит по полям с карманами, набитыми камнями.

Он швыряет камни в лающую пустоту.

"Бегун и корабль" – эссе-письмо Владимиру Шарову – самое эмоциональное и самое сумбурное. Но "сумбур" здесь скорее не отрицательная характеристика; из воспоминаний, из анализа текстов Шарова возникает образ писателя-визионера, который сторонился мейнстрима культурного и политического и как будто всегда знал больше, чем остальные. Писатель оказывается современным провидцем, который от настоящего бежит к вечности, туда, где формируются смыслы и откуда взгляд на историю очищен от ненужного и сиюминутного.

Ты считал, что все большие слова — упрощения, поэтому они ложны. История полна повторяющихся попыток человека упростить мир, в котором он живет. Беда людей в том, что они убеждены: главное — не познание, а спасение. И чем меньше на этом пути будет лишних вопросов, сомнений, уверены они, тем лучше. Для большинства мир чересчур, неоправданно сложен.

И провидчество оказывается пропуском в будущее для писателя, которого никакие пропуски в будущее никогда не заботили.

В этих эссе есть все темы, интересующие Шишкина: отверженность, одиночество, язык как инструмент провидения. Его герои сильно напоминают учителя каллиграфии из шишкинского рассказа – того самого, который, побродив по полям русской классики, раскрывал преступление.

И еще одна тема – тема смерти, которая дала название всему сборнику. Вальзер умирает на снегу, похожий на огромную букву посреди страницы. Джойс умирает в заснеженном Цюрихе, чем-то напоминающем его Дублин, а Шаров умирает за работой. Но все это за скобками для Шишкина, для него смерти нет; подлинный художник застывает в своей прозе навечно, а значит, умереть не способен. Поэтому нет смерти и в эссе: Джойс обретает бессмертие, Шаров улыбается на прощание (и Шишкин уверен – они обязательно встретятся), а Вальзер сам собой как бы пишет последнюю букву – побеждает своего черного человека решительным "Вот я".

Шишкин – писатель сильный, с мощным внутренним стержнем и непримиримой позицией: он чуть ли не единственный бойкотировал ЧМ-2018. Впору внутренней силе и сила его стиля.

Единственный недостаток книжки – небольшой объем, который, на взгляд "Книги жарь", с лихвой искупается тематической емкостью и плотностью смыслов.

Писатель знает все про свое будущее, потому что видит его не из настоящего, а со стороны, сделав шаг туда, где смерть - это только слово.

Книги жарь