Изобель – вундеркинд со способностями к рисованию. Ее клиенты – фейри, бессмертные существа, которые не могут испечь хлеб или взяться за ручку для письма, не рассыпавшись в прах. Они привыкли пользоваться плодами человеческого Ремесла, недоступного им самим, поэтому портреты художницы высоко ценятся в здешних местах. Но когда девушка заполучает клиента королевских кровей, она совершает ужасную ошибку: рисует в глазах принца слабость, которая в его землях может стоить жизни. Теперь...
Каково это? Встретить кого-то, почувствовать связь, все это – в один-единственный золотой полдень, а потом узнать, что для нее каждая прошедшая минута была годом, каждая секунда – часом? Еще солнце не взошло бы следующим утром, а она уже была мертва.
Ты никогда не задумывался о том, что если ты многое можешь, это еще не значит, что тебе следует это делать?
Я чувствовала его запах: пряность хрустящих сухих листьев, прохладных ночей под ясной луной, дикость, тоску. Мое сердце все еще колотилось из-за встречи с чудовищем и - не менее опасной - встречи с фейри в безлюдном поле. Поэтому прошу простить мою глупость, но внезапно подумалось, что этот запах - то, чего бы мне хотелось больше всего на свете. Мне хотелось его, и эта жажда была практически пугающей. Не конкретно его, этого незнакомца, нет, но чего-то великого и таинственного, с чем был связан этот запах, - обещания, что где-то там, далеко, мир был иным.
Но ты вовсе не была пешкой. Всё это время ты была ферзём.
Возможно, пришло время расстаться с секретами и немножко сойти с ума.
Никогда не знала, что ветер так обожает сплетни.
Мне хотелось хотя бы раз сказать ему, что я люблю его, так, чтобы это не стало для нас обоих проклятием.
Была ли в этом узле хоть одна ниточка, которую можно было выдернуть и сказать: «Ага! Я влюблена! Вот доказательство!»
– Мне неприятно осознавать, что вы использовали меня как пешку в своей игре, сэр. Он долго смотрел на меня и заговорил не сразу. – Ах, но ты вовсе не была пешкой. Все это время ты была ферзем.
Давай, просыпайся и продолжай меня бесить, пожалуйста.
Почему больше всего на свете мы жаждем вещей, которые легче всего могут уничтожить нас?
— Ты превосходишь нас всех. Ты — словно живая роза среди восковых цветов. Наше существование, может, и будет длиться вечно; но твой цвет ярче, а аромат — душистее, и шипы твои ранят до крови.
– Такие вещи я больше всего люблю рисовать, – объяснила я. – Детали, текстуры… – Чувствовалось, что суть моих слов от него ускользает. – С идеальными предметами не так интересно работать.
Он медленно снял плащ до конца.
– Тогда, полагаю, тебе вряд ли доставляет удовольствие писать портреты фейри, – отрешенно заметил принц.
– Грач, – улыбнулась я, возможно, немного более нежно, чем планировала, – нельзя вот так между делом называть себя идеальным, знаешь ли.
Я и правда выглядела как королева, но платье мое было погребальным саваном.
– Ты влюблен в меня? – ахнула я.
Ответом мне была неприятная тишина. Грач не смотрел в мою сторону.
– Прошу, скажи что-нибудь.
Он резко развернулся.
– Неужели это настолько ужасно? Ты так говоришь, как будто это самая чудовищная вещь, которую ты вообще могла себе вообразить. Не то чтобы я сделал это специально. Но почему-то мне начали нравиться твои… твои раздражающие вопросы, твои короткие ноги, твои случайные попытки меня убить.
Я опешила.
– Это худшее признание в любви, которое я когда-либо слышала!
– Какая удача, – горько сказал он, – как же тебе повезло – нам обоим повезло, – что ты так думаешь и чувствуешь. Значит, мы вряд ли нарушим Благой Закон.
Даже если бы жила тысячу раз, ни в одной из своих жизней не стала бы ради любви разрушать ни свою, ни чужую.
– Великолепная работа, как и всегда. Напомни, чем я собирался заплатить тебе за нее?
Я бросила взгляд на его элегантный профиль. Один его локон как будто случайно выбился из голубого банта на затылке. Мне на мгновение стало интересно, зачем Овод выбрал такое несовершенство прически.
– Мы договорились, что вы заколдуете наших кур, – напомнила я. – Каждая из них до конца жизни будет откладывать по шесть хороших яиц в неделю. А еще они доживут до старости и не погибнут из-за несчастного случая.
– Так практично, – вздохнул он, как будто это была трагедия. – Ты – самая почитаемая Ремесленница своих лет. Представь, какими дарами я мог бы осчастливить тебя! Я мог бы превратить все твои слезы в жемчужины. Мог бы подарить тебе удивительную улыбку, дающую возможность похищать мужские сердца, или платье, которое невозможно забыть. А ты просишь какие-то яйца.
– Я люблю яйца, – твердо ответила я, прекрасно понимая, что у чар, которые он описывал, неизбежно возникли бы странные, неприятные или даже смертельные побочные эффекты. И потом, что бы я стала делать с мужскими сердцами? Омлет из них не приготовишь.
Не в этом ли кроется вся нелепость человечности? Мы – не вечные нестареющие существа, свысока взирающие на течение столетий. Наши миры малы, а жизни коротки; мы истекаем кровью, а потом падаем в бездну.
Ходить по лезвию ножа было забавно ровно до той поры, когда он переставал быть метафорическим.
“Why do we desire, above all other things, that which has the greatest power to destroy us?”
“Frankly, I had no idea how anyone knew if they were in love in the first place. Was there ever a single thread a person could pick out from the knot and say “Yes—I am in love—here’s the proof!” or was it always caught up in a wretched tangle of ifs and buts and maybes?”
When the world failed me, I could always lose myself in my work.”
“Walking along a blade’s edge was only fun until the blade stopped being a metaphor.”
“What a pretty bird you are," I crooned.
His struggling slowed, then stilled. I felt him cock his head.
"What a lovely bird," I repeated in a syrupy voice. "Yes, you're the loveliest bird." I stroked his back. He made a pleased muttering sound in his breast. Soon his smug silence indicated that he was quite content to remain as he was, so long as I continued my praise.”