Андреас Эггер вырос в далекой альпийской деревушке, не зная, что представляет собой мир за окружающей ее горной чередой. Простой физический труд, любовь к прекрасной девушке, спокойная, размеренная жизнь – все это оказалось чрезвычайно хрупким перед лицом природной стихии и Второй мировой войны.
Это нежная и красивая история об отношении человека и природы, об одиночестве, о наступлении современного мира – а главное, о повседневных мелочах, которые и делают нас теми, кто мы есть.
Еґґер здригнувся від думки, що це волосся і ця шия були не блідою ілюзією, а чимось таким, чим володів хтось на цьому світі. Хтось торкався їх пальцями, а можливо, навіть гладив цілою долонею.
За кожним божевільним уже стоїть напоготові ще божевільніший.
Бургомистр отказался от нацистских идей, и теперь на фасадах домов вместо флагов со свастикой висели горшки с геранью, да и вообще в деревне многое поменялось.
– Крестьянин есть крестьянин, трактирщиком ему не стать! – заявлял он.
Эггер содрогнулся от мысли, что эти волосы и эта шея – не просто плод воображения, нет, где-то в этом мире есть человек, который к ним прикасался, хоть бы и кончиками пальцев… А то и рукой. Грейс Келли помахала еще раз и рассмеялась, растягивая темные губы в широкой улыбке.
Он ощущал себя маленьким, но оттого не менее значимым колесиком гигантской машины под названием «прогресс». Иногда, засыпая, он представлял, как сидит в животе у этой машины, неудержимо прокладывающей себе путь через леса и горы, как с него сходит семь потов, но тем самым он помогает ей продвигаться вперед.
Иногда, пролежав достаточно долго, он ощущал, будто земля под ним поднимается и опускается легко-легко. Эггер думал в эти мгновения, что так дышат горы.
Очевидно, в горах люди искали нечто такое, что казалось им давно утраченным. Эггеру ни разу так и не удалось понять, о чем шла речь, но с годами он все больше убеждался, что туристы, в сущности, следовали горными тропами не за ним, а за какой-то неведомой, неумолимой тоской.
– Ерунда. Ничего уже не наступит, ничего не будет вообще! Ни тебе холода, ни тебе души. Смерть есть смерть, вот и все. После нее ничего нет, и даже Господа Бога.
Шрамы – все равно что годы, сначала появляется один, потом другой, третий, и вместе они делают человека самим собой.