Больше всего на свете я хотел бы научиться забывать...
- Какое еще горе? – начал закипать Евсей Макарович. – Какие обиды? Вот вы, Облаухов, мне постоянно доставляете горе и обиды своей бестолковостью, но я же не лезу в петлю!
— Сыскная полиция, — невозмутимо произнес сыщик. — Третий участок Спасской части.
Сапфирова вытаращила глаза. Дело принимало серьезный оборот.
— Сто пятьдесят рублей, — произнесла она так, словно ринулась в омут.
— Где Найденова?
— Двести.
— Что это? — спросил Евсей Макарович.
— Шпингалет, — пояснил старший помощник.
Пристав повертел в руках механизм и поднял взгляд.
— Извольте обратить внимание, ваше высокоблагородие, задвижка находится в закрытом состоянии, — указал мизинцем на рычажок фон Штайндлер. — Из чего можно заключить, что в момент взрыва окно находилось также закрытым.
— Оскар Вильгельмович! — теперь уже настала пора испытать чувство раздражения и самому приставу. — Что вы, ей-богу, со своей задвижкой!.. При чем здесь это? И так ясно, что закрыты были. Иначе с чего взорвалось бы?
Сегодня Анастасия Аркадьевна пребывала под впечатлением от нового приобретения — из Италии пришел заказанный полгода назад огромный стол, где вместо ножек столешницу поддерживали припавшие на одно калено обнаженные юноши из белого мрамора. За этим столом она и принимала Илью Алексеевича. Всего было шесть фигур — по трое с каждой стороны. Обнаженные мужчины в гостиной, хоть и под столом, вызывали невольное беспокойство и приятно горячили кровь. Княгиня поминутно опускала взгляд, словно тревожилась, не слишком ли им тяжело удерживать на плечах украшенную резьбой каменную плиту.