этот мир – помойка, да, да, мусорное ведро, в компании зеленых бутылок у задней стены, тускло светящих сквозь зеленое стекло голых лампочек на потолке
Воскресеньями я определяю время.
Я привыкла обходиться без очков. Решила: не существует никакой ясности зрения, только стойкость искажений.
Мост – повод для прыжка.
Сорок лет женаты, и я не знал, что она писает.
Есть моменты, когда мы наносим ответный удар. Если мы овощи, то в то же время каннибалы.
Забавно: как только я чувствую на себе что-нибудь влажное или слышу журчание воды, сразу тянет пописать.
По ногам течет что-то горячее, но пока достигает колен, охлаждается. Пол подо мной мокрый, вокруг смеются.
Мне не требуется идеально чистый унитаз. Я могла бы пописать поверх ее мочи, но только не поверх кала.
Жил да был замечательный дракон, он обитал неподалеку отсюда на вершине горы. Дракон испражнялся гроздьями земляных орехов. Писал лимонадом. Когда простужался, из носа текло суфле из алтея. В ушах вместо серы помадка. В пупке вместо вонючей грязи карамель. Если слышал что-нибудь грустное, то плакал ананасовым сиропом. А если ложился спать на живот, к утру между ног образовывалась сладкая лужица сбитого крема.
Она всегда укладывала меня в постель так, чтобы руки оставались снаружи, и я не могла с собой играть.
Кэти пела по-мужски низко, с хрипотцой, откуда-то между ног.
Она сильно напоминала свинью, но без свиного самомнения.