Дерево жило молча, так что пчелы говорили за него.Их голос был его голосом, который я слышала.
Дерево вздымалось ввысь, до времени, когда Джексон станет мужчиной, и еще дальше,
намного дальше. Когда он заведет своих детей. И умрет.
Все эти разговоры о раскаянии. Тебя принуждают строить свою жизнь, исходя из
одного поступка, совершенного тобой, и тебе приходится расти из того, что нельзя
изменить: от тебя хотят, чтобы ты сделал что-то из ничего. И в результате ты
ненавидишь их и себя. Они делают вид, как будто они – это мир, а ты предал его, их,
но мир настолько больше.
Ничто не бывает таким, каким видится издалека, когда ты туда попадаешь.
Мы никогда не думали об утоплении. В нашем будущем не было смерти. Никто не живет в
будущем. Настоящее, настоящее, настоящее. Жизнь все время такая.
С того самого дня каждый раз, как мне приходилось бывать в суде, обвинители всегда выглядели самыми компетентными людьми из всех присутствующих. Они были приятными и ухоженными, опрятными и подтянутыми, в костюмах, сшитых на заказ, и с дорогими кожаными портфелями. Тогда как все публичные защитники отличались, как нарочно, плохой осанкой, несуразными костюмами и потертыми туфлями. У женщин были короткие уродские стрижки, сама практичность. У мужчин были длинные волосы, причесанные как попало или вообще не причесанные, и каждый из них нарушал устав чрезмерной шириной своего галстука. Пуговицы у них на рубашках болтались, готовые оторваться. Все обвинители выглядели богатыми холеными столпами общества, а публичные защитники были перетрудившимися «благодетелями» – говорили впопыхах, вечно опаздывали и роняли на пол свои криво сложенные бумаги, на которых уже виднелись отпечатки чьих-то подошв. Я, Джонсон и все подзащитные бесплатных адвокатов чувствовали себя в заднице, в безнадежной заднице.
«Эта песня от Тайни, из Пеликановой бухты, для Лулу, известной также как Бонита Голубые Глазки. Тайни хочет сказать Лулу, что он любит тебя больше всего на свете и его сердце всегда будет твоим. Он ждет тебя в любое время, и он никуда не собирается».– Это потому, что ублюдок мотает пожизненный срок, – сказал Конан.
Он думал о ней каждый миг в Канкуне, пытаясь не думать о ней.
Там я увидела дерево, чей ствол был шириной с десять деревьев.Или двенадцать. А
может, и двадцать. Оно было размером с небольшой дом, с массивными узловатыми
корнями, напоминавшими львиные лапы, раскинувшиеся по земле. Ствол покрывали
толстые вертикальные полосы красной коры, словно куски бархата. Высоко надо мной,
на середине ствола, туман лизал ветви. Большую часть дерева составлял один ствол, и
только в самой вышине, где-то в небе, кустилась крона.
А жужжали пчелы. Я их увидела, похожих на пылинки, парившие в солнечных лучах, купавших высокие ветви.