Эта книга не о любви, хотя читателю так, скорее всего, покажется. И не о смерти, хотя читателю, несомненно, покажется так. Скорее уж о ненависти и жизни, такой перевертыш гораздо точней.
Ещё эта книга о границе между силой и слабостью; где она пролегает, не знает никто. О победе, оборачивающейся поражением, и о поражении, которое может обернуться победой, а может не обернуться, это уж как повезет. И о том, что продолжение, в любом случае, следует. Несмотря ни на что.
- Ужас все это, конечно,- сказал я. -Не преувеличивай,- отмахнулся Шурф.- Это пока не ужас, а просто жизнь. Возможно, недостаточно спокойная и безмятежная, но ужас, поверь мне, выглядет совсем не так.
Так что знаешь, на твоём месте я бы давно перестал гадать, что настоящее, а что не очень. Всё, что с тобой происходит, и есть настоящее. Всё!
– Ну надо же, – удивился я. – То есть тысяча дураков, объединившись, может победить здравый смысл? – Справедливости ради, тысячи обычно недостаточно, – педантично заметил сэр Шурф.
Какую опору себе найдёшь, какие героические саги, или сладкие сказки придумаешь, чтобы скрасить унылое существование, во что сможешь верить вопреки очевидным фактам и здравому смыслу, то – твоё навсегда.
– Вот такая страшная тебе досталась судьба. Обречён прозябать в ничтожестве бесконечно долгие пару дней, – флегматично согласилось это чудовище, по какому-то недоразумению родившееся человеком.
Мне бы сейчас твои проблемы, – сердито подумал я. Но вслух ничего не сказал, конечно. Потому что и сам понимал, что, во-первых, глупость подумал. А во-вторых, она, к сожалению, и так огромными буквами написана у меня на лице.
Агата рассмеялась, торжествующе и одновременно беспомощно, как ребёнок, которого после долгих просьб усадили на карусель, и он пока не понял, за что тут надо крепко держаться, чтобы не вылететь к чёрту. Но, безусловно, вот-вот поймёт.
– Просто я ещё пассажиров в окнах не дорисовал, – объяснил я, подбирая с пола оброненный карандаш. – Люди – это очень важная деталь. Так отлично они там за окнами выпивали и целовались, что я захотел стать одним из них.
– А то тебе дома не наливают, – укоризненно сказал Джуффин.
– Наливают, – согласился я. – А вот целуют недостаточно активно. Но это, сам понимаешь, не к тебе лично претензии. А к мирозданию в целом.
Ты не «вполне ничего», ты отличный.
– Бессильная злость – так себе удовольствие. Ни тебе экстаза яростной битвы, ни азарта победы, ни возвышающего опыта, ни даже поучительной пищи для ума.
– То есть я вашему разговору не помешаю? Могу остаться? – вежливо осведомился Шурф.
За этой вежливостью стояла, конечно, не только его хвалёная выдержка, но и опыт человека, которому никогда ни в чём не отказывают.
невозможно даже попытаться вообразить, какими мы станем к тому моменту, когда снова встретимся, и захотят ли эти новые люди иметь дело друг с другом, и оба ли этого захотят.
Чем раньше ты включишь голову и переведёшь полученный опыт в слова, тем больше останется у тебя в памяти.
– То есть, получается, пить надо было больше?
– Естественно, надо пить больше, – без тени улыбки согласился мой друг. – Я тебе практически с первого дня знакомства это говорю.
Любую вражду можно пережить, а иногда и повернуть себе на пользу. Кроме вражды с самим собой.
Всё всегда можно, главное - придумать, как.
Но ничего невозможного нет для ведьмы, которая внезапно захотела чего-нибудь вкусненького. Ни одной стихии, ключая время, не стоит становиться у неё на пути.
Считается, будто прощание с иллюзиями всегда большая личная драма. Но, по-моему, это скорее просто забавно - их терять.
- Утратив магические способности, я был вынужден рисовать за еду, - продекламировал я, уверенно начертив первую, безобразно кривую линию.
...для меня нет ничего печальней, чем упущенный шанс, нереализованные возможности, тщетность усилий, не исполнившееся обещание великой судьбы.
Удивительно все-таки устроен человек. Когда все отлично, занятия делятся на любимые и ненавистные; стараешься заполнить свою жизнь первыми и избегаешь вторых. А когда все рушится - какая разница, чем заниматься, все равно хорошо не станет. И плевать, получится, или нет.
Не знать чужих мыслей в большинстве случаев лучше, чем знать.
– …но круче всего, что ты только сейчас проболтался, – закончил я. – Вот это действительно великий подвиг. Тайны – дело хорошее, и ощущение, что Мир принимает тебя всерьёз, дорого стоит, ты прав. Но лично меня разорвало бы, если бы никому не растрепал.
– Ну, мне в этом смысле гораздо легче, – улыбнулся Нумминорих. – У меня есть жена.
– Иногда я испытываю опасное искушение, – сказал Нумминорих. С этими словами он провалился в ад. И правильно. Чего тянуть.
Принято считать, будто всякий опыт драгоценен, но знаешь, по-моему, всё-таки нет.