Елена Долгопят – прозаик, сценарист. Автор книг «Тонкие стекла», «Гардеробщик», «Родина», «Русское». В 2017 году сборник рассказов «Родина» вошел в шорт-лист премии «Национальный бестселлер». Человек смотрит на себя в зеркало и видит в нем постороннего. В чем причина? Инерция жизни, когда человек перестает чувствовать себя живым, перестает видеть и слышать, а каждый новый день повторяет предыдущий? Страх жизни и смерти? Страх быть? Или зависть к чужой жизни и к чужой судьбе? Рассказы Елены...
Простынь впитала полынный воздух их маленького городка. И даже грибами немножко пахла, которые Лиза чистила в саду, принеся их из леса тихим недавним утром. Лиза обрезала острым ножиком грибные ножки, а простынь сохла рядом на провисшей веревке. Стекала с простыни вода, капала на листья смородины, и казалось, что дождик. Светило мирное солнце, совсем не такое, как здешнее, всё норовящее ослепить, а не осветить.
Из рассказа "Степь"
Дело было не в раздражении. Это и нельзя назвать раздражением. Я написал, что не чувствовал вкуса еды, но я ничего не чувствовал, знаете, было такое состояние, как будто спишь. Хотелось укусить себя за руку. Мне казалось, что люди, сидящие со мной за одним маленьким, тесным столом, не существуют. Хотя я их слышал и видел. Или существуют где-то очень от меня далеко. И как будто всё дальше и дальше от меня уходят. Вселенная расширяется, несомненно. Я не знал, что мне с этим делать. И, разумеется, не в этот вечер всё началось, но в этот обострилось. Или историю обострения следует начинать с Леонида? Как будто они все удалились от меня на слишком уже большое расстояние, пугающее.Из рассказа "Терапия"
Я выхожу курить ночью, смотрю на город, он практически скрыт, только огни обозначают что-то: окно, за которым живут, кто и как – мне нет дела; фары автомобилей, куда они, с кем – неважно; уличные фонари. Иногда я не выхожу, меня почему-то не тянет туда, к огням в темноте, я сажусь в кресле у открытой балконной двери. Даже зимой. Когда снег идет, мне кажется, я слышу, как он шуршит. И как сигаретный дым тянется, или я не знаю, какой тут подобрать глагол. Но дым я тоже слышу.Из рассказа "Терапия"
На улице было холодно, почти предзимняя погода. Пронизывал людей ветер, они отворачивались, опускали головы, спешили. И, несмотря на такой холод, был жив комар. Он сидел на лобовом стекле со стороны улицы. Я ждал почему-то, что он улетит. Но он не двигался. Он как будто ждал, что стекло растает, растворится и он мгновенно окажется в тепле, возле живого человеческого тела. Мне стало не по себе, будто стекло и в самом деле могло раствориться. Я включил «дворники», и они смахнули комара.Из рассказа "Терапия"
- У вас не было никогда чувства, что вас как будто уже и нет на этом свете? Вы живы, здоровы, всё отлично, но на самом деле вас давным-давно нет.Из рассказа "Терапия"
От них исходила ненависть и растерянность. Кажется, у всех этих вещей есть запах, и у ненависти, и у растерянности. И у любви, и у страха, и у боли. Не в прямом смысле, наверно, - запах, но что-то вроде этого. То, что сразу улавливаешь.Из рассказа "Терапия"
Хотя и нет ни души, ни судьбы, это только в литературе они появляются, самый главный вымысел. Литература – сказка о реальности, придание реальности смысла и значения, прекрасного или ужасного, возвышенного, уродливого, хотя бы какого-нибудь; не смысл, тоска по смыслу. Любое слово, написанное на бумаге, произнесенное или скрытое, - оправдание реальности.Из рассказа "Терапия"
- Какая интонация? Вы же комментарии читаете. От автора.
- Думаете, у автора нет интонации? – обиделся Виктор.Из рассказа "Терапия"
Адом пахнет – так Веркина мать говорит. Она смеяться не умеет, она от жизни устала. Лет ей немного за сорок, а кажется, что шестой десяток разменяла. И волосы никак не седые, темно-русые, гладкие, и лицо гладкое, а всё же ясно, уже давно человек на свете. Живет и тускнеет, убывает.Из рассказа "Верка"
Контроль – это такое дело, чем его больше, тем хуже. Это как гайку затягивать. Раз и два хорошо, а три – резьбу сорвешь. Надо уметь отключаться.Из рассказа "Верка"
Вот нет над землей толстых железных стен, замков, только воздух нас защищает от жестких космических лучей, от солнечного жара, от черного дыхания бездны, такая беззащитная защита, почти ничто, однако хранит нас. До времени.Из рассказа "Верка"
Хотелось оказаться в саду, но только не в нынешнем, а в мокром, осеннем, чтобы вороны каркали, и дул холодный ветер. Мать вздохнула там у себя. Она говорила, что давно разучилась спать, не бывает в глубине сна, только на поверхности. Давно она так говорила. Верка маленькой думала, что мать потому не уходит на глубину сна, что боится захлебнуться. Верка бояться не успевала.
Из рассказа "Верка"
Весь мир уносило от нее течением времени. И когда-нибудь – она знала, что так будет, - умрет Витя, и даже сын умрет, и дети его умрут, и на планету вернутся динозавры, а она всё так же будет молода и ничего не вспомнит из прошедшей тысячи лет, потому что тысяча лет пройдет мимо нее.Из рассказа "День рождения"
Ей казалось, что не она забывает. Ей казалось, что Вселенная не хочет ее помнить. Ира стояла под темным небом, но как будто бы ее здесь и не было. Ни здесь, у подъезда, и нигде во всем мире. Человек несуществующий.Из рассказа "День рождения"
...все мы помним кое-как нашу жизнь.Из рассказа "День рождения"
Наверное, он продвигался со скоростью часовой стрелки или со скоростью растения, оно ведь тоже продвигается.Из рассказа "Путешествие"
У него не было цели путешествовать медленно, он путешествовал подробно.Из рассказа "Путешествие"
Всё это солнце и тепло – мнимость одна, кажимость, обман. А на самом-то деле, мороз в сорок громадных градусов, и несет его ветер по степи, а скорость у ветра побольше, чем у нашего с вами поезда. А небо по ночам черное над степью, как дыра. <...>
За окном над степью светило солнце, в синем небе нежилось облако, и свежий воздух влетал в вагон на скором ходу через опущенное стекло. Август благословенный – не раз она вспомнит и повторит потом, после.
Из рассказа "Степь"
Солнце слепило. Лиза прыгнула. Лейтенант подхватил ее. Поставил на асфальт, но не отпустил. Он держал Лизу в крепких объятиях, она и шелохнуться не смела. И мысли застыли. Сердце лейтенанта стучало ей в лоб, она дышала лейтенантом, она как будто была в нем, защищена ото всего света его большим крепким телом, таким, оказывается, огромным, всю ее окружившим, поглотившим. <...>
Почему он вот так обнял ее на прощание, Лиза не могла придумать. Может быть, она ему всё же понравилась, но он стеснялся показать, а перед самым расставанием решился. Лизе было жалко, что они не поговорили ни разу, что навряд ли уже и увидятся, что ничего уже у них не случится.
Лейтенант был несбывшееся. Лиза не горевала об этом. Вся жизнь впереди.Из рассказа "Степь"
Подвода катилась по твердой земле, облака росли в глубину неба. Тень от подводы, лошади, директора и Лизы, их единая тень, удлинялась на закатном уже солнце. Эта тень накроет всю степь, когда солнце отправит земле последний прощальный луч и провалится за горизонт.
Домов еще не было видно, но уже запахло дымом, жильем. И лошадь побежала веселее. Как в романе 19 века. Героиней прошлого века почувствовала себя Лиза. Как будто кто-то уже описал ее жизнь. Как будто она жила по написанному и прочитанному.Из рассказа "Степь"