Рецензии на книгу «Чужая жизнь» Елена Долгопят
Настоящее
Сначала восторги и впечатления, потом несколько слов о содержании.
Эта книга — одно из главных событий, которые произошли в моей читательской биографии в текущем году. (Был еще сборник Леонида Юзефовича, но Юзефовича я читал и раньше, а тут открыл для себя вместе с книгой нового писателя).
Прозу Елены Долгопят я бы рекомендовал тем, кому надоел ширпотреб, сшитый по одним и тем же лекалам. То есть те хорошо продающиеся истории, которые высасывают из пальца надутые маркетологами до размеров настоящих писателей выпускники школ литературного мастерства (уф, дотянул таки все эти родительные падежи с причастными оборотами до конца). Смотришь на такую как бы реалистичную историю, и видишь, что там есть что угодно — правильная структура, хорошо просчитанная фабула, продуманные "арки героев", тщательно спланированные "неожиданные" сюжетные повороты и ложные финалы. И единственное, чего в таком ширпотребе нет, так это того, что лично я ценю в книгах больше всего — дыхания жизни там нет.
А вот с рассказами и повестями Елены Долгопят всё в точности наоборот. Их едва ли можно пересказать. Событий, которые составляют фабулу, в прозе Долгопят кот наплакал. Изложение фабулы будет похоже на "Москва - Петушки" в пересказе литературного агента Довлатова, американца, читавшего Ерофеева в переводе: "Человек вышел из дома, ему хочется выпить, у него вроде бы есть деньги, так в чём же дело?"
В общем, тексты Долгопят нельзя пересказать, зато в них можно провалиться и надолго там пропасть. Похоже на какой-то волшебный портал — тебя перебросило в чужой мир, и ты натурально в этом мире живешь.
Это очень похоже вот на что. Мне иногда снятся те события или обстоятельства из моей прошлой жизни, которых на самом деле не было. Причем, это не какая-то беллетристика или фантастика. Это такие события/обстоятельства, которые могли случиться, но в реальности их не было — вместо них случились другие. Ну, например, я знаю, что в 1989 году я снимал комнату, общался с определенными людьми, имел романы с конкретными девушками. А в этом странном сне в том же 1989 году я снимаю не комнату, а квартиру, расположенную по адресу, рядом с которым никогда не жил. И я почему-то не учусь, а работаю, хотя мне во сне те же 17 лет. И друзья у меня другие, и девушки. Причем, все они — настоящие люди из того самого времени. Просто в реальности я с ними не общался, хотя и знал, что они существуют.
Но самое интересное в таких снах другое. Какое-то время после пробуждения я допускаю, что все это было на самом деле. И я не вполне уверен в том, правильно ли я запомнил, что действительно происходило со мной в 1989 году — то, что я знаю про свою жизнь, когда нахожусь, что называется, в здравом уме и твердой памяти, или то, что мне только что приснилось.
Чёрт, рассказал про сны и удивился, насколько хорошо описанный эффект рифмуется с названием "Чужая жизнь". "Шизофрения, как и было сказано". Шучу (ну, или хочу надеяться, что шучу).
Да, еще из важного. В большинстве рассказов и повестей действие происходит в СССР, в 70-е и 80-е годы прошлого века. Место действия — Москва и окрестности. Среда — студенты, вузы, общежития (еще есть секретное предприятие и забайкальская деревня). Я описанных реалий почти не застал, но точность их такова, что контакт с текстом мгновенный. И предметы осязаешь, и запахи чувствуешь.
Сны Елены Долгопят
Роман – жизнь, повесть – любовь, рассказ – сон.
Д. Быков (из лекции студентам CWS)
Ей оставалось только чувствовать их жизнь, издали,
всегда как чужую, всегда как из другого времени,
всегда как прошедшую.
Елена Долгопят «Дом» (из сб. «Родина»)
Иногда думают, что рассказ только черновик для прозаика, эскиз романа или мини-повесть. Но романист зачастую совершенно не способен написать рассказ, потому что его интересует история, а талант рассказчика в другом. Если музыка и стихотворение освобождают человека от самого себя, то рассказ – полупроза-полупоэзия, пограничное творение – словно открывает таинственное окно для исповеди: рассказ может быть беспощаден, как стихотворение, и – как повесть – милосерден. Как сон – тронул и отлетел, оставив смутное беспокойное ощущение недосказанности. На половине пути – между бездной отчаяния и небом свободы – оставлен читатель Чехова и Сэлинджера, из новелл Бунина или Акутагавы выход проложен через себя. В наше прозаическое время, когда поэзия стала скорее интеллектуальным удовольствием, именно жанр рассказа, на мой взгляд, еще смеет так просто и незатейливо коснуться души читателя, вступить с ним в личную беседу. А для автора, в совершенстве познавшего тайны и возможности короткой прозы, рассказ уже становится не просто формой выражения смысла (тем более – истории), а редким инструментом пробуждения в читателе сокровенных переживаний. Елена Долгопят – именно такой рассказчик: все ее творчество, начиная с «Тонких стекол» (2001) до «Чужой жизни» (2019), - о том, как сквозь странные или обыденные сюжеты просвечивает нежная и ранимая душа человека. И каждый, кто читал ее рассказы, не может не почувствовать через них и собственного тревожно-слабого, печального звучания.
В новой книге «Чужая жизнь» рассказы, как сны, естественны, неповторимы и фантасмагоричны. Так было и раньше, в «Родине» (2017), в «Русском» (2018). Но новый сборник радует тем, что после «Тонких стекол» название впервые удачно отразило не только тему книги, но и двойственность мировоззрения автора, особенности ее стиля, в котором гармонично совмещаются приемы жанровой литературы – фантастики, детектива, отчасти хоррора – с тонким психологизмом. Сквозь странные, иногда жуткие события (так, в «Объекте» девушка оказывается запертой на секретном предприятии, в «Терапии» ставится своеобразный психологический опыт) автор высвечивает прежде всего душевное состояние героев, которые волей случая или по своему характеру чувствуют отстраненность от жизни, одиночество и потерянность. Михаил, герой «Чужой жизни», мучится своей похожестью на знаменитого артиста и тоскует по иному «правильному варианту жизни»:
«Он и днем, с открытыми глазами грезил о той несбывшейся жизни, в которой мог быть счастлив, которая ему была предназначена».
Артист погибает из-за Михаила, а тоска в герое остается. В рассказах «Вторая половина» и «Джон» внутренняя изолированность персонажей помогает им после внезапно потерянной прежней жизни начать новую, впрочем, такую же иллюзорную, как прежде.
В мире Елены Долгопят не за что зацепиться – все призрачно: здесь нет крепких связей, социального контекста, острых переживаний. Любовь мимолетна, а смерть – «то, что бывает с другими». Здесь нет и прочного, постоянного пространства: герои все время перемещаются. В «Поездке» мужчина внезапно решает подвезти женщину сначала в Подмосковье, а потом и в Белоруссию, при этом ни он, ни мы так и не узнаем, кто была эта женщина, зачем и к кому она ехала; в импрессионистическом рассказе «Степь» молодая учительница приезжает в забайкальский поселок: девушка полна смутного волнения, тревоги, одиночества и ожиданий. В ее мимолетных встречах, действиях, воспоминаниях, чувствах автор подмечает те душевные оттенки, которые необыкновенно свежо и сильно отзываются в читателе.
«Степь» связана, конечно, с Чеховым, но косвенно. Скорее, это Чехов, отраженный на лицах зрителей из «Долгой счастливой жизни» Геннадия Шпаликова. В творчестве Елены Долгопят, особенно в реалистических рассказах, вообще очень чувствуется влияние кинематографа 60-х годов с его попыткой запечатлеть в кадре «все оттенки искренности» - смутное самоощущение человека, его ранимость, тревожность, неприкаянность. Герои Г. Шпаликова тоже постоянно движутся, сюжеты сотканы из мимолетных встреч, разговоров. Отчего-то именно эти мгновения и случайности, замеченные в жизни обыкновенных людей и Г. Шпаликовым, и Е. Долгопят, проникают в сокровенные душевные уголки зрителя и читателя, ранят своей подлинностью. Самое глубокое мировоззренческое совпадение с Г. Шпаликовым мы находим в рассказе «Иллюзион». Сюжет безыскусен: женщина вспоминает свою молодость, как она ждала любви, знакомилась с молодыми людьми, когда же встретилась с родным человеком – отношения между ними не складываются. В рассказе есть ключ-символ – рука психически нездорового человека, которая непроизвольно гладит спящего рядом пассажира электрички. Пассажир брезгливо убирает руку, но рука снова и снова тянется к нему. Это метафора не только любви, но вообще человека, бессознательно ищущего другого, тоскующего по душевной близости. В мире, где каждый заключен в своей-чужой жизни, все отношения мгновенны и иллюзорны.
Сдержанным, почти прозрачным синтаксисом звучат хрупкие сны Елены Долгопят – в рассказах от первого лица интонация теплее, эмоциональнее («Объект», «Katerinaa»). Простые предложения тихо следуют друг за другом. Падают неспешными каплями дождя, снега. Действия повторяются: люди встают утром, чистят зубы, идут на работу. Герои живут по инерции, уставшие, привыкшие и безвольно принимающие внешние условия. Каждый знает, что он не на своем месте (или узнает об этом вскоре), но понимает и то, что нет этого своего места нигде и – куда его прибило – там он и остался, пока не понесло дальше. Если понесло… Иногда среди неторопливого движения предикатов неожиданно – как травинка, пробившаяся сквозь асфальт – безыскусный и повседневный эпитет, поражающий своим цветом, запахом, жизнью: белая фарфоровая чашка, васильковое платье, обугленный кофе. Иногда это эпитет-образ, развернутый в маленькое пейзажное представление:
«Этот дом еще спал. Синица клевала сало и качалась вместе с ним, и ветка яблони, к которой оно было привязано, качалась. Осыпался снег. За окнами белели занавески. Крыльцо запорошило, шли по нему кошачьи следы» («Поездка»)
Или эпитет-образ, ставший сокровенным переживанием:
«Из дома на взгорке вышли две девочки и стали выбивать в снегу половик. И Николай Алексеевич представил свежий запах этого половика, когда он ляжет в протопленной комнате на чисто вымытый пол» («Поездка»)
Такие эпитеты-образы не призваны расцвечивать сюжет, движущийся часто своим путем и в другую сторону, эти долгие или короткие ремарки – как будто неожиданно схваченное отражение героев, случайно мелькнувших в зеркале мира. Серое московское небо 2017 года отражается в глазах героини «Квартиры», попавшей неожиданно в 70-е, но и она сама уже в этом сером небе запечатлена – и потому ей нельзя остаться в прошлом. Так каждый из нас врос в свое время и пейзаж за окном.
Некоторые эпитеты повторяются из рассказа в рассказ, из книги в книгу, обнаруживая удивительную цельность мира Елены Долгопят. Обычно это идеальные для героев образы уюта какой-то нездешней придуманной или вспоминаемой из детства жизни: деревянный дом под железной крышей, запах яблок (антоновки), окна с занавесками (белыми или синими), белая скатерть на столе, стук швейной машинки. Эпитеты просты, знакомы. Герои Елены Долгопят, неинтересные люди с обыкновенной жизнью, мечтают только о том, чтобы в этом бедном мире их кто-то обогрел, поделился душевной теплотой. Так тонко и пронзительно автор бередит то потаенное, что каждый скрывает даже от самого себя – свое неизбывное одиночество.
Рассказы Елены Долгопят очень личные, их трудно обсуждать с другими, они либо трогают, либо остаются незамеченными. Как мелькнувшее на остановке лицо – автобус увозит тебя, и ты рассеянным взглядом пропускаешь сквозь мысли убегающий пейзаж и чьи-то драгоценные жизни. Как забытый сразу же после пробуждения сон, от которого остается на весь день щемящее послевкусие несбывшегося и непонятого события.