Зимой море было изумрудно-зелёным, густым, неподвижным; весной и осенью - белым от вскипающего у берега прибоя; летом - цвета стали, цвета ножей.
… чудеса, ставшие чьей-то общей тайной, проявляются, как картинка на погружённой в ванночку фотобумаге, набирают силу, отращивают зубы.
...обычно бабушка ходит по магазинам одна, и в это время Филипп может делать, что хочет. Чаще всего он выбирает книгу — лучше уже читанную, обещающую привычное и гарантированное удовольствие — и идет на кухню. Достает из холодильника оладьи с безвкусным вареньем из розовых лепестков или фейхоа, которым почему-то заставлены полки во всех магазинах города О., или мажет маргарином печенье и складывает его в бутерброды. Если ему везет, то в хрустальной вазочке на столе лежат конфеты «Загадка» с коричневой начинкой, от которой слегка щиплет язык, если есть их медленно, смакуя. Но обычно там пылятся лишь «морские камешки», тусклые, жесткие и скучные, как сухая школьная акварель. Иногда Филиппу хочется соленого. Брать без спросу с боем добытую колбасу или сыр он боится, но и кусок черного хлеба, политый пахучим подсолнечным маслом и посыпанный солью, неплох. Обычно Филипп съедает два или три.
Зачитавшись, он встает коленями на табуретку, упирается локтями в стол и машинально кусает бутерброд, не замечая, как масло капает на страницы. Всадник без головы мчится сквозь прерии. Птицы вспыхивают налету, и мирная зеленая долина вспухает чудовищным взрывом. Пьяный натуралист в обнимку с гордым черным королем в десятый раз пересчитывает ступени виллы. Женщины слетаются на бал — голые женщины, одетые в одни только туфельки. Некоторые вещи читать и сладко и страшно, и частью сознания Филипп прислушивается — не заскрипит ли в замке ключ, не застанут ли его за этими, самыми стыдными и заманчивыми страницами.
Газ пыхает нотой фа малой октавы и расцветает синими лепестками с оранжевыми сердцевинками.
Длинная полоса ткани походила на шкуру дохлого чеширского кота в изображении безумной вязальщицы.