Преследование колдовства в России XVII века рассматривается в контексте законодательства, религии и жизни общества. Собрав воедино сохранившиеся свидетельства о судах над колдунами, автор рассматривает и анализирует показания свидетелей, характер вопросов со стороны обвинителей и признаний со стороны обвиняемых. В результате возникает картина, дающая целостное представление о понятиях морали и нравственности в России раннего Нового времени, в обществе, раздираемом противоречиями.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Магия, гендер и класс
Потрясающе дотошное исследование социальной природы магии в России XVII века. Валери Кивельсон старательно разбирает сохранившиеся дела о колдовстве, рассматривая их со всех возможных углов – политических, гендерных, классовых, возрастных и так далее, пытаясь увидеть сходства и различия с европейской историей охоты на ведьм.
В обзоре историографии и в благодарностях Кивельсон ссылается на Райана, чья книга о магических верованиях восточных славян произвела когда-то хорошее впечатление, а также упоминает Катерину Дысу, чью книгу о магии в украинских воеводствах Речи Посполитой я относительно недавно перечитал. Любопытно, что Дысу Кивельсон в 2013 году числила в разряде исследователей ‘Russian magic’, вряд ли теперь так политически корректно говорить (хотя, насколько могу судить, основные моменты сходятся по обе стороны границы у восточных славян удивительно точно – и отсутствие отсылок к дьяволу, и какие-нибудь мелкие детали вроде подкладывания чего-то магического под порог). Автор сокрушает концепцию двоеверия, пишет о том, что некогда бытовало убеждение, что процессов о колдовстве у нас вообще не было, но все же отмечает, что сохранившиеся данные позволяют говорить, что у нас, хотя сама жестокость пыток и наказания были вполне сравнимы, количество процессов было заметно меньше.
Сохранившиеся дела о колдовстве показывают, что обвиняемыми были в основном мужчины (что уже само по себе резко выделяет нашу с вами страну на фоне общеевропейской истории, где основными жертвами были женщины). Поиску причины такого соотношения и посвящена книга, в которой сама магия, пожалуй, служит лишь поводом хорошо, интересно покопаться в социальной системе московской Руси.
Собственно, первое и очевидное, что, по мнению автора, позволило избежать раскручивания спирали насилия, это отсутствие связи между магией и дьяволом. В православии не было этой связи, поэтому бытовая магия не порицалась, более того, в системе штрафов, о которых так любопытно писала Коллманн, нашлось место и для обиженных ведьм – они легально могли требовать через царские суды компенсацию за оскорбление. Из отсутствия связи с дьяволом вытекает и второе важное условие – женщин не считали вместилищем всего отрицательного. Гендер, по мнению Кивельсон, играл важную роль, но не решающую, в социальной ткани московского царства, оба пола были легитимными детьми царя.
В каждую главу вплетены рассказы о самих делах, и они порой поражают куда больше построений автора. Тут есть место и сопереживанию, и удивлению. Так, настоящим кошмаром кажется дело ротмистра, который женился на вдове и насиловал своих падчериц. Когда его взяли власти, у него нашлись магические книги для соблазнения женщин с мрачными подробностями его дел. Отставной шестидесятилетний воевода отказался принимать новую должность на Тереке и пытался отбиться от нее, прожив месяц в лодке на реке. Все это время он давил на царей (Ивана с Петром) по обычным и магическим каналам, надеясь добиться изменения монаршей воли. Неприглашенная на свадьбу ведьма насылает на жениха в брачную ночь импотенцию. Крепостной управляющий имением подделывает свою вольную, переезжает в Москву и назначает сам себя дьяком в приказ, где успешно работает, пока его не опознают и не хватают. При обыске находят магические книги, а сам он притягивает толпу народа к этому делу после пыток. Потом его сжигают.
Множество народа оговаривало себя после пыток, но некоторые, наоборот, после пыток (которые проводили в три раунда, а иногда, в нарушение закона, в четыре) отказывались от прежних показаний, заявляя, что оговорили себя по требованию и под угрозами помещика. Самое удивительное, что как минимум в нескольких делах царское правосудие довольно быстро разворачивалось и принималось за помещика/боярина.
Кивельсон утверждает, что самый неожиданный вывод из дел о колдовстве состоит в том, что судебная система, вопреки стереотипу, работала хорошо, дела разбирались, сообщение летали между провинциями и Москвой. Все слои иерархизированной страны понимали границы установленного порядка, поэтому нарушение его вызывало быстрые и кровавые бунты, которыми был богат XVII век, поэтому царь был заинтересован в функционировании системы, удовлетворявшим население. Порядок был, на наш взгляд, жестоким и кровавым, однако не бессистемным, наоборот, стройным и предсказуемым.
Кивельсон пишет, что колдовство, несмотря на отсутствие связи с дьяволом (эту идею пытался привить Петр в начале XVIII века, но без особого успеха) считалось одним из тягчайших преступлений. Тут она пишет о том, что показалось мне самым интересным. Сравнивая нашу историю со знаменитой охотой на ведьм в Новой Англии, Кивельсон пишет, что пострадавшие знали, у кого на них есть зуб. Знали, потому что у них было чувство вины – они знали, кому насолили. В нашем контексте это чаще всего были крепостные, которых истязали, которых морально мучили бояре/князья/помещики. Таким образом отравления, магические коренья, шкуры змей в еде – это форма классовой борьбы (стандартной отмазкой, кстати, было то, что все это подброшено не с целью извести, а с целью задобрить). Психоистория, если верить Кивельсон, связывает жестокое обращение с бедными в Англии с Реформацией, которая сломала систему заботы о бедных, созданную католической церковью. Раз бедным перестали помогать, их стали ненавидеть. В России в XVII веке окончательно оформилось крепостничество, и знать, вынужденная жить среди порабощенных ими людей, и боялась их, и ненавидела, ожидая от порабощенных ответных чувств.
В целом магия в России оказывается удивительно социальной – большинство дел состоят из попыток нижестоящих изменить к себе отношение вышестоящих, отчаянных попыток, в которых магия оказывается последней инстанцией. Чтобы не били, не насиловали, не обрекали на голодную смерть.
Классная книга, с отличным фоном (эссе о современной историографии ведовства стоит отдельно упомянуть), глубоким копанием в материале и интересным автором: она искренее сопереживает своим героям, например, слепой ведьме, которую власти боялись пытать - больно уж слаба (в этот момент даже в казенной бумаге прорывается что-то вроде человеколюбия, а строки, когда описывается то, как этой "ведьме" дали пощупать некий корень, из-за которого все дело началось, чиать страшно).
P.S. Одержимость и полтергейст тоже были, чем мы хуже других. Не Салем, но Лух в Ивановской области, с целыми эпидемиями одержимости, накатывавшими волнами на местное население. По некоторым делам вышли бы захватывающие фильмы, ей-богу.
Магия, гендер и класс
Потрясающе дотошное исследование социальной природы магии в России XVII века. Валери Кивельсон старательно разбирает сохранившиеся дела о колдовстве, рассматривая их со всех возможных углов – политических, гендерных, классовых, возрастных и так далее, пытаясь увидеть сходства и различия с европейской историей охоты на ведьм.
В обзоре историографии и в благодарностях Кивельсон ссылается на Райана, чья книга о магических верованиях восточных славян произвела когда-то хорошее впечатление, а также упоминает Катерину Дысу, чью книгу о магии в украинских воеводствах Речи Посполитой я относительно недавно перечитал. Любопытно, что Дысу Кивельсон в 2013 году числила в разряде исследователей ‘Russian magic’, вряд ли теперь так политически корректно говорить (хотя, насколько могу судить, основные моменты сходятся по обе стороны границы у восточных славян удивительно точно – и отсутствие отсылок к дьяволу, и какие-нибудь мелкие детали вроде подкладывания чего-то магического под порог). Автор сокрушает концепцию двоеверия, пишет о том, что некогда бытовало убеждение, что процессов о колдовстве у нас вообще не было, но все же отмечает, что сохранившиеся данные позволяют говорить, что у нас, хотя сама жестокость пыток и наказания были вполне сравнимы, количество процессов было заметно меньше.
Сохранившиеся дела о колдовстве показывают, что обвиняемыми были в основном мужчины (что уже само по себе резко выделяет нашу с вами страну на фоне общеевропейской истории, где основными жертвами были женщины). Поиску причины такого соотношения и посвящена книга, в которой сама магия, пожалуй, служит лишь поводом хорошо, интересно покопаться в социальной системе московской Руси.
Собственно, первое и очевидное, что, по мнению автора, позволило избежать раскручивания спирали насилия, это отсутствие связи между магией и дьяволом. В православии не было этой связи, поэтому бытовая магия не порицалась, более того, в системе штрафов, о которых так любопытно писала Коллманн, нашлось место и для обиженных ведьм – они легально могли требовать через царские суды компенсацию за оскорбление. Из отсутствия связи с дьяволом вытекает и второе важное условие – женщин не считали вместилищем всего отрицательного. Гендер, по мнению Кивельсон, играл важную роль, но не решающую, в социальной ткани московского царства, оба пола были легитимными детьми царя.
В каждую главу вплетены рассказы о самих делах, и они порой поражают куда больше построений автора. Тут есть место и сопереживанию, и удивлению. Так, настоящим кошмаром кажется дело ротмистра, который женился на вдове и насиловал своих падчериц. Когда его взяли власти, у него нашлись магические книги для соблазнения женщин с мрачными подробностями его дел. Отставной шестидесятилетний воевода отказался принимать новую должность на Тереке и пытался отбиться от нее, прожив месяц в лодке на реке. Все это время он давил на царей (Ивана с Петром) по обычным и магическим каналам, надеясь добиться изменения монаршей воли. Неприглашенная на свадьбу ведьма насылает на жениха в брачную ночь импотенцию. Крепостной управляющий имением подделывает свою вольную, переезжает в Москву и назначает сам себя дьяком в приказ, где успешно работает, пока его не опознают и не хватают. При обыске находят магические книги, а сам он притягивает толпу народа к этому делу после пыток. Потом его сжигают.
Множество народа оговаривало себя после пыток, но некоторые, наоборот, после пыток (которые проводили в три раунда, а иногда, в нарушение закона, в четыре) отказывались от прежних показаний, заявляя, что оговорили себя по требованию и под угрозами помещика. Самое удивительное, что как минимум в нескольких делах царское правосудие довольно быстро разворачивалось и принималось за помещика/боярина.
Кивельсон утверждает, что самый неожиданный вывод из дел о колдовстве состоит в том, что судебная система, вопреки стереотипу, работала хорошо, дела разбирались, сообщение летали между провинциями и Москвой. Все слои иерархизированной страны понимали границы установленного порядка, поэтому нарушение его вызывало быстрые и кровавые бунты, которыми был богат XVII век, поэтому царь был заинтересован в функционировании системы, удовлетворявшим население. Порядок был, на наш взгляд, жестоким и кровавым, однако не бессистемным, наоборот, стройным и предсказуемым.
Кивельсон пишет, что колдовство, несмотря на отсутствие связи с дьяволом (эту идею пытался привить Петр в начале XVIII века, но без особого успеха) считалось одним из тягчайших преступлений. Тут она пишет о том, что показалось мне самым интересным. Сравнивая нашу историю со знаменитой охотой на ведьм в Новой Англии, Кивельсон пишет, что пострадавшие знали, у кого на них есть зуб. Знали, потому что у них было чувство вины – они знали, кому насолили. В нашем контексте это чаще всего были крепостные, которых истязали, которых морально мучили бояре/князья/помещики. Таким образом отравления, магические коренья, шкуры змей в еде – это форма классовой борьбы (стандартной отмазкой, кстати, было то, что все это подброшено не с целью извести, а с целью задобрить). Психоистория, если верить Кивельсон, связывает жестокое обращение с бедными в Англии с Реформацией, которая сломала систему заботы о бедных, созданную католической церковью. Раз бедным перестали помогать, их стали ненавидеть. В России в XVII веке окончательно оформилось крепостничество, и знать, вынужденная жить среди порабощенных ими людей, и боялась их, и ненавидела, ожидая от порабощенных ответных чувств.
В целом магия в России оказывается удивительно социальной – большинство дел состоят из попыток нижестоящих изменить к себе отношение вышестоящих, отчаянных попыток, в которых магия оказывается последней инстанцией. Чтобы не били, не насиловали, не обрекали на голодную смерть.
Классная книга, с отличным фоном (эссе о современной историографии ведовства стоит отдельно упомянуть), глубоким копанием в материале и интересным автором: она искренее сопереживает своим героям, например, слепой ведьме, которую власти боялись пытать - больно уж слаба (в этот момент даже в казенной бумаге прорывается что-то вроде человеколюбия, а строки, когда описывается то, как этой "ведьме" дали пощупать некий корень, из-за которого все дело началось, чиать страшно).
P.S. Одержимость и полтергейст тоже были, чем мы хуже других. Не Салем, но Лух в Ивановской области, с целыми эпидемиями одержимости, накатывавшими волнами на местное население. По некоторым делам вышли бы захватывающие фильмы, ей-богу.