Автор рассматривает академическую музыку в свете концепции метамодерна, показывая, как возвращение аффекта превращается в приход новой тональности и мелодии, постирония – в радикальное упрощение языка и игры с банальным, а осцилляция – в сверкающий кристалл новой меланхолии и новой эйфории. Опираясь на манифест метамодернизма, автор конструирует собственную систему понятий, встраивая в нее музыку Валентина Сильвестрова и мем «Д. Добро», русскую философию и паблики ВКонтакте, концепцию «конца...
Метамодерн — это революция уязвимости, тихий бунт новой прямоты.
При быстром пролистывании ленты события теряют свою энергию и свой смысл. Так же, как компульсивное переедание не даёт ощутить вкуса пищи, но сообщает лишь чувство вины, так и быстрое пролистывание новостной ленты не даёт нам осознания событий, но сообщает лишь чувство меланхолии. Это испарение смыслов одновременно вызывает тоску по этим смыслам, тоску по большому высказыванию, метанарративу: такая тоска по метанарративам и есть метамодерн.
Выкладывая в глобальную сеть своё произведение, художник или композитор уже не является властителем дум, вещающим со сцены филармонии или со стены престижного выставочного зала - он становится менестрелем, клоуном, ярмарочным торговцем, вступающим в бесчисленные ряды себе подобных.
Постмодернистский потлач в полной мере являет себя только в пространстве метамодерна: профессиональный философ, которого слушают меньше, чем блогера, композитор, который набирает меньше прослушиваний, чем школьник без музыкального слуха - вот он, праздник разбрасывания регалий, тотальный метамодернистский костер.
Минимализм - это также новая прекрасная предсказуемость, вновь обретенное музыкой право не удивлять, не шокировать, не обманывать ожидания на каждом повороте - право, утраченное ей в композиторской музыке последних веков.
Телевидение, вовлекая человека внутрь себя, не сообщает ему энергии, но поглощает его собственную. Вовлеченность без воодушевления как статичный подавленный аффект рождает телевизионную меланхолию – предшественницу меланхолии четвертой промышленной революции. Отдаляясь от реальности, человек живущий все больше превращается в человека, рассматривающего жизнь, в том числе и свою собственную – в бесконечных зеркалах сетевой саморепрезентации.
Сегодня — в ново-фольклорном «площадном» интернет-дискурсе, в новой прямоте плакатных надписей на одежде и архитектурных объектах, наконец, в бытовом юморе и, наоборот, не юморе — постирония становится основным тропом — главным способом правдивого высказывания о себе и о мире.
Романы Виктора Пелевина, ставшие чем-то вроде интеллектуальных «скреп» постсоветской и российской культуры последних десятилетий, показывают в чистом виде постмодернистскую рефлексию пустоты.