Жизнь милосердна и беспощадна ко всем одинаково, только люди разные, силы, цели и ценности у них не одинаковы. История большой русской семьи, которая начинается в дворянском доме в Тамбове, заканчивается спустя столетие среди небоскребов Нью-Йорка, где оказываются два мальчика пятого поколения, едва знакомые друг с другом. Никакого вымысла, все события и имена подлинны, и тем не менее – это не хроника, а уникальное по сюжетным поворотам художественное полотно. Один век, прожитый страной и ее...
– Ничего. Шуба – не самое главное в жизни. Главное, чтобы у тебя не пропала вера в людей. Хороших людей гораздо больше, чем плохих.
– Мне заявление на собеседование подать, – сказала она ухоженной блондинке с розовой помадой, одетой в заграничный сине-белый костюм «джерси». Блондинка сунула ее заявление в огромную стопку и, повернувшись к другой даме, добавила: «Несут и несут… не понимают, разве, что мы возьмем только тех, кого нам надо…»Гулю не шокировал цинизм, которым, как она понимала, белокурая мадам даже бравировала. Это была правда жизни.
– Никогда нельзя останавливаться на достигнутом.
Виктор приходил в ярость, бегал по комнате и орал на дочь и жену:– Уехать? Я засекреченный подполковник Советской армии! Проектирую дренажи для каждой шахты каждой атомной ракеты в стране! В ваш Израиль могу уехать только через Магадан.– Мам, а может быть, мы с тобой уедем, а папа потом к нам приедет? – тихонько перед сном спрашивала Гулька.– Что? – кричал из-за серванта Витя, – хотите, чтобы я всю жизнь в анкетах писал, что у меня жена и дочь – изменники Родины? Это все твое воспитание!..
— …все-таки главный смысл там в том, что человеку необходимо быть частью чего-то. Но не стада, понимаешь? Те, кто не задумывается, откуда и куда они идут, начинают оносороживаться. И спонтанно, для себя незаметно, сбиваются в стадо. Не одному же идти неизвестно куда, согласись.
– Я в Глаше разочаровался. – Что, как, почему…? – загалдела женская часть семейства Кушенских. – Она совсем не то, чем представлялась. Ела пирожки! Как же горько я ошибся, думая, что она неземное создание, а она… В ней нет ничего особенного, – Костя смахнул слезу и удалился в спальню.
– Почему надо было уничтожить именно этот храм? – горевали Катя с Милкой. – Понятно, что власть борется с религией, просвещает народ. Но столько церквей стоит по всей Москве. Службы в них, конечно нет, но они же такие красивые… А уничтожить самую красивую из них, зачем?– Как главный символ религии, так я думаю, – вздыхала Маруся.
– Ага, я сошла с ума. Мы ржем над Чонкиным, а Андропов умер… Страна погибает. Полный сюр… Я не могу больше слушать Чонкина, я не в силах смеяться. Не могу смеяться, когда мы все погибаем. Я не могу больше так жить, я не знаю, как мне вырастить ребенка, как не подохнуть тут.– Котенок, счастье не вовне, а внутри нас. У нас сегодня есть Чонкин, есть свежий творог, я держу тебя в объятьях, это полное, всепроникающее счастье. Разве нет?
– Конечно. И о том, как по ней проехалась страна. Хотя нашей семье повезло: никто, кроме тети Ириного отца и дедушкиного брата, не погиб на фронте, никого не угнали в Германию и не сожгли в концлагере, не замучили в подвале Лубянки. С нами страна обошлась милосердно. Она нас просто вытолкнула. Причем только тогда, когда те поколения, которые никогда не сумели бы приспособиться к новому миру, уже ушли. Меня до сих пор мучает вина перед мамой… Ты понимаешь, за что?– Понимаю… Меня тоже мучает. А ты помнишь, я спросил тебя тогда на океане… Почему американцам не свойственно задумываться о своих предках, о том, откуда они пришли? Ты сказала, что знаешь ответ.– Думаю, знаю. Они живут в благополучной стране, которая не корчится в полураспаде уже второй век…– Именно. Для них не так важно, как нам, знать, откуда они пришли. Идут себе в одну сторону, и по пути уже давно сбились в счастливое стадо. А вы, русские, все время на перепутье.– Мы, русские? А ты?– Да и я, в каком-то смысле, тоже. Я рад, что ты меня увезла в Америку, я бы в России точно стал наркоманом или алкоголиком. Э-эх… Как я тогда сказал, «примкнуть бы к носорогам, но уже поздно… К ним надо примыкать с самого начала». Но я не жалею, что не стал носорогом.
Как ее мать когда-то увезла собственную семью со Ржевского на окраину, она сама – тоже собственной волей – увезла свою семью на другой континент. Страна отпустила ее, а может, выпихнула. Зеркала разбились, осколки разлетелись. И она, и Танька ищут в них отражение своего будущего. Одна – настойчиво и осознанно, вторая – по наитию и бестрепетно, принимая за реальность увиденное в случайном осколке…