<...>этот мир настолько мне чужд, что кажется чьей-то больной фантазией.
— Прости, конечно, но тебя это меньше всего касается.
— И что это означает? — говорю, стоя над ним. — Поясни, а то я не понимаю.
— Это означает, что мир не ограничен сферой исключительно твоих интересов, и в нем бывают события, которые тебя не касаются.
— Рип Миллар вообще… отмороженный.
— Может, вы поэтому так хорошо друг с другом поладили.
— Это у тебя юмор сегодня такой?
Затем вспоминаю давний разговор с одним человеком и его слова о том, что мир — это такое место, где никому неинтересны твои вопросы, и что, только если ты одинок, с тобой не может случиться ничего плохого.
Учусь не ждать от людей многого. Если ждать, вечно обламываешься.
Попытайся вообразить, что снится слепому.
— Тебя никогда не было. Тебя никогда не было. — Я умолкаю. — Ты никогда не был… живой.— Я был… живой, — невнятно отвечает он. — Живой?— Нет, не был. Ты знаешь, о чем я.— Какой же я тогда был?— Ты был просто… — Замолкаю, смотрю через дверь на громадный белый ковер в большой белой кухне, белые стулья на мерцающем кафельном полу. — …не мертвый.
Очень это долго - выворачивать череп через рот.
– Или когда вы поведете в «Макдональдс» дочь,–- продолжаю я.– Оденусь Рональдом Макдональдом или Ужимкой, сожру вашу дочь на стоянке, а вы будете смотреть и быстро умом поедете.
– Мы это уже обсуждали, Джейми.
– Подкараулю вас на стоянке, или в школьном дворе, или в ванной. Заползу к вам в ванную. Провожу вашу дочь из школы, сыграю с ней в трих-трах, а потом засяду у вас в ванной.
Доктор Нова смотрит на меня скучающе, будто мое поведение объяснимо.
- Что сказал Тарзан, увидев, как по холму идут слоны? – зевает он.
- Что? – Я еще хихикаю, закрыв глаза.
- Вот по холму идут слоны.
- По-моему, я это уже слышала.
- Что сказал Тарзан, увидев, как по холму идут слоны в плащах?
- Что?
- Вот по холму идут слоны в плащах. – Он ждет ответа.
- А… да? – наконец спрашиваю я.
- Что сказал Тарзан, увидев, как по холму идут слоны в черных очках?
- Дэнни, по-моему, мне не интересно.
- Ничего не сказал, - безжизненно сообщает Дэнни. – Он их не узнал.
...легче поддаться порыву, чем не поддаваться.
- Подкрути мне сны, Роджер, - шепчу я. - Подкрути мне сны.
- Тебя никогда не было. Тебя никогда не было. Ты никогда не был… живой.
- Я был… живой. Живой?
- Нет, не был. Ты знаешь, о чем я.
- Какой же я тогда был?
- Ты был просто… - замолкаю, - …не мертвый.
Наступает момент, когда кто-то нужен.
– Ты правда так и не научился?
– Чему? Вечерину забацать?
– Нет. Быть мужем. Отцом.
– Ну, мужем еще ничего, но вот отцом – довольно жестко, – ответил я. – «Папа, можно мне соку?» «Может, водички, малышик?» «Пап?» «Да». «Можно мне соку?» «Может, лучше водички, малышик?» «Пап, можно мне соку?» «Хорошо, малыш, хочешь соку?» «Да нет, давай водички». Такое ощущение, будто без конца репетируешь пьесу гребаного Беккета.
Этот кошмарный сон наяву длился не более тридцати секунд, но после мне все равно требовалась таблетка клонопина: в школе беспорядки, детский шепот по мобильному: «мне страшно», а фоном как будто хлопают петарды, пуля рикошетом валит второклассника, беспорядочная стрельба в библиотеке, брызги крови на недописанной проверочной, красные лужи на линолеуме, кишки на парте, раненый учитель выталкивает оцепеневших детей из столовой, застреленный в спину охранник, девочка шепчет: «Кажется, в меня попало» и лишается чувств, прибытие машин Си-эн-эн, шериф, запинаясь, выступает на экстренной пресс-конференции, по телевизору мелькают сводки, «озабоченный» репортер докладывает последние новости с места событий, в небе зависают вертолеты, финальные моменты, когда стрелок вставляет себе в рот дуло «магнума», забитый людьми приемный покой больницы скорой помощи, импровизированный морг в спортзале, игровая площадка, затянутая желтыми лентами полицейских ограждений, а в итоге: винтовка 22-го калибра, пропавшая из шкафчика отчима, дневник, рассказывающий об отчужденности и отчаянии мальчика, который плохо переносил издевки, которому нечего было терять, элавил, который не помог, или биполярное расстройство, которое не выявили, книга по черной магии, найденная под кроватью, «X», вырезанное на груди, и попытка самоубийства в прошлом месяце, кисть руки, сломанная о стену, ночи, проведенные в кровати за счетом до тысячи, домашний кролик, которого нашли вечером повешенным на крюке в стенном шкафу, – и наконец, завершающие кадры бесконечного медиа-марафона: приспущенный флаг, поминальная служба, сотни букетов, свечек, игрушек на лестнице, ведущей к школе, окровавленная рука жертвы на обложке «Ньюсуик», вопросы, пожимание плечами, гражданские иски, убийцы-подражатели, все то, отчего перестаешь молиться. И все равно самые жуткие слова слышишь из уст собственного ребенка: «Да нормальный он был, пап, такой же, как я».
«Ненавижу тебя». Сколько раз я говорил это своему отцу? Ни разу. Сколько раз я мечтал об этом? Тысячи.
Все это казалось мне лишенным всякого смысла, потому что в космосе небо всегда черное, на Луне нет звуков, и все это – чужой мир, где никогда не почувствуешь себя дома. Я знал, что Робби ответит на это. Он скажет, что под мерзлыми кратерами и зыбучими песками прячется теплое, податливое сердце.
Докладная записка № 34: «Книжная ярмарка в Майами; писатель закрылся в туалете книжного магазина, неоднократно выкрикивая озабоченным служащим:
«Вон!» Появившись час спустя, писатель снова стал «чудить». «По мне ползет змея, – кричал писатель, – она меня кусает! Она У МЕНЯ ВО РТУ!»
Когда писателя потащили в дежурную полицейскую машину, он ухватился за учащегося ешивы, пришедшего на чтения, и, пока не приехала «скорая», непрерывно ласкал и ощупывал смущенного юношу. Глаза его закатывались, и последним, что прокричал писатель, было: «Еврейчик едет со мной!»
Американская психиатрическая ассоциация признаёт в своём Руководстве по диагностике и статистике, что одним из важных "осложнений" отвыкания от риталина, психиатрического лекарства, которое сейчас прописывают миллионам детей, является самоубийство.
Газеты постоянно щекотали мне нервы. В последних исследованиях приводились жуткие статистические данные буквально обо всем. Бесконечные свидетельства, что с нами не все в порядке, которым мрачно поддакивали ученые. Социальные психологи говорили о «непреднамеренном» повреждении механизмов, о «предчувствии худшего», об «ошибочных представлениях» относительно существующих возможностей. Ситуация усугублялась. Уровень насилия неуклонно рос, и никто не мог этому помешать. Народные массы пребывали в замешательстве, но ленились и вяло бездействовали.
Неопубликованные исследования намекали, что настал час расплаты. Ученые всматривались в данные и делали выводы, что все мы должны быть чрезвычайно обеспокоены. Никто не знал, что теперь значит «нормальное поведение», и некоторые утверждали, что это такая добродетель. С ними никто не спорил. Никто ни на что не решался. Всех снедали опасения.
Повсюду чувствовались вибрации безумия. Данные подтверждались пятидесятилетними исследованиями. Все перечисленные проблемы иллюстрировались диаграммами – кругами, шестиугольниками, квадратами, секторы которых были раскрашены в сиреневый, или белый, или серый.
Больше всего настораживали слабо акцентируемые выводы: преобразовать что-либо и придать этому положительный вектор нет никакой возможности.
При взгляде на все это невозможно было сдержать страх и восторг.
(Когда ты посвящаешь жизнь литературе, то сам становишься персонажем) (Писатель всегда будет отрезан от реальной жизни просто потому, что он писатель)
– Однажды я работал с бухгалтером, он сказался одержимым. В день, когда мы назначили сеанс экзорцизма в его кондоминиуме, он говорил на латыни задом наперед, плакал кровавыми слезами, а потом у него раскололся череп.
– Да ладно, меня проверяла налоговая. Это еще хуже.
Непреложный факт: как бы ты ни старался, скрыть от детей правду можно только на какое-то время, но даже если ничего не скрывать и честно выложить перед ними все факты, они все равно тебя возненавидят.
Вот так и случается, когда не хочешь встречаться со своим прошлым: прошлое само приходит к тебе.