Мама знала только винтажную мораль «не давай поцелуя без любви».
Но в мои шестнадцать, наполняя водой очередную трехлитровую банку под седьмой за неделю букет сирени, махнула рукой и сказала:
— Живи, как сердце подскажет. Наши принципы не принесли нам особого счастья.
«Если мужчина пригласил вас на свидание в последний момент — откажитесь. Вы заняты! Ваши вечера расписаны на месяц вперед!»
— Люди никогда не меняются, только раскрываются лучше.
Но однажды, в самый темный час, когда у тебя отнимут даже ту ерунду, на которую ты согласилась из отчаяния…
Когда предадут, бросят, заставят отказаться от самой себя…
Когда ты вступишь в последнюю, самую отчаянную битву, которую невозможно выиграть…
В тебя может влюбиться бог.
«Судьба тебя и за печкой найдет»
А февральский Питер - это отдельное удовольствие. [...] Солнечный свет появляется так ненадолго, что стоит отойти в туалет - и все, уже опять сумерки, день кончился.
Если мужчина сказал, что завтра повесит полочку, необязательно пилить его на эту тему каждые полгода!
Максим ощутимо поколебался, прежде чем мне ответить.
— Можешь. — Он резко вздохнул. — Вызови такси, пожалуйста, у меня даже телефона нет.
Комментарии я оставила при себе. Хотя, конечно, хотелось задать десяток вопросов и немного поехидничать на тему прекрасной Катюши, выставившей мужика на лестницу в одной футболке и без телефона.
— Вот сколько у тебя было мужиков? — спросила Элка, разливая вино по бокалам.
Я подавилась огурцом. Нормально же сидели, что вдруг началось?
Вообще-то я девушка без предрассудков. Ну, подумаешь, низенький. Не в этом счастье. И даже не в волосах, которых немного не хватало на макушке – сверху мне было хорошо заметно.
Если в город пришел ноябрь – всему конец. Все, что было ярким – потускнеет, все, что было радостным – облезет серыми хлопьями тоски, все, что радовало – вывернется наизнанку и превратится в свою злую сестру-близняшку.
Когда берешь ответственность за кого-то, права на риск у тебя больше нет.
Со мной не расслабишься. Если я и умею поддерживать погоду в доме, то исключительно грозовую. Поэтому я живу одна и совершенно счастлива.
Верить в то, что ты Избранный, в пятнадцать лет нормально. В двадцать — глупо. В двадцать пять смешно. В тридцать в таком лучше не признаваться. Даже себе.
— И ты только сейчас решил изменить мир? Почему?
— Потому что мир стал невыносим, любовь моя.
Ты ведь знаешь, что ты психопатка, спросила я себя. Там четырех людей загрызли, где-то шляется голодный Чезаре и готовится загрызть еще черт знает сколько во главе с женой Костика, а ты рассуждаешь, чистят ли вампиры зубы?
Я загоняю мысли о вчерашнем разговоре поглубже. Всегда так делаю, когда нет никаких сил вынести реальность.
Не хочу об этом думать. Я слишком много думаю. Возможно, в этом моя проблема, а не в том, что мужчины вокруг меня никак не могут определиться, что такое любовь, и любят ли они меня.
Мне казалось, что любовь — это когда искры во все стороны, такое безумное фламенко, когда ты уходишь, я догоняю, я ухожу, ты догоняешь, фейерверки, страсть! А на самом деле любовь — это никогда не предавать и быть рядом, когда ты нужен
Здесь не только звёзды иные, здесь даже я другая.
На нас оглядывается стюардесса — это я замечаю. И на ее лице — зависть. Она-то повидала многое, ее пледом не обмануть.
Я вспомнила главный урок, который вынесла из чтения Декамерона в детстве — лучше делать и каяться, чем не делать и каяться.
— С «эгоистом», значит, не споришь?
Пожимаю плечами.
Не вижу в этом ничего плохого. Все мы хотим как лучше для себя, а не как хуже.
Если мужские тапочки в доме поставить, мужчина заведется. Вот.
Много я видела в жизни странного и необычного, но мужчин, которые признают свою неправоту — только в сериале «Гордость и предубеждение».
— Послушай, — говорю я спокойно. — Ты можешь просто принять, что ты мне не нравишься? Нет — и все.
— Я был воспитан в традициях, что женщину надо добиваться, — говорит он, не отводя глаз. — Поэтому не могу.