- Сахарный ром?
- Отлично.
- На палец?
- Во мне течёт кровь мореплавателей.
- Бутылка?
- Именно.
- Прошу.
- Благодарю.
Лёха Бобр был горд. И умилён. Она во всём пошла в маму. Даже хук справа оказался очень похож! В общем, чудесный ребёнок
"Мы не уроды, - сказал Двадцатый обиженно. - Мы просто симбиотический организм, колония. Почему он называет нас уродами? Мы красивы с точки зрения аэродинамики. И симметрии. Я могу принять форму шара, если надо."
"Люди не считают шар красивым."
"Люди странные?"
"Да."
- Ты мог бы сиять не так откровенно? - только и уточнил Малатеста. - У нас тут серьёзная операция, между прочим.
- Как я могу!? - проворковал Деймос, озаряя мир совершенно счастливой улыбкой.
Мир по этому поводу сильно очковал.
- И если я хочу посотрудничать с полицией Земного Союза, кто может мне это запретить?
Малатеста застонал.
- Здравый смысл?
- Не знаю никого с таким именем.
- С тобой я чувствую себя так, как будто у меня есть всё время мира, - вдруг сказала она, гладя его щёку. - Как будто я дома. Мне не хочется урывать секунды, брать всё нахрапом, ловить момент между парочкой смертей, хвататься за всё и побольше. Мне нравится, что с тобой мне... просто, как дышать.
— Память людей коротка, а внушаемость высока. Едва ли существует на этом свете тот сорт мерзости, который им невозможно скормить.
Но ничто не вечно. Однажды войны заканчиваются. Однажды смолкают какофонии орудий и крики пропаганды. Однажды наступает грань, за которой контекст перестаёт иметь значение и тает, словно дым. Остаёшься только ты — и груз совершённого, и осознание сделанного, и тяжесть увиденного. И это всё сожрёт тебя, уничтожит, выжжет, превратит в монстра или пустую оболочку… Если только любовь не останется тоже.
— С этой правдой вечный геморрой, больно уж интересная она штука. Всех вокруг послушать, так они поголовно с ума сойти как сильно хотят правды. Но вот ведь внезапно, как Амо в утреннем чае: им не нравится иметь с ней дело. Когда люди подразумевают, что хотят знать правду, они обычно имеют в виду нечто иное. Порой вполне противоположное.
— Младенцы пугают, — только и сказал он.
— О, вот тут мы с тобой на одной волне. Они похожи на инопланетян!
— Да, особенно сблизи. Таинственная форма жизни!
Система заботилась, чтобы её верные слуги могли себе позволить комфортную, достойную, безопасную жизнь, а также — лучшее будущее для своих близких. Умные люди, стоявшие в своё время у истоков этого всего, справедливо рассудили, что подобное простимулирует верность намного убедительнее, чем все патриотические лозунги вместе взятые.
Войны рано или поздно кончаются… Да? Но не для тех, кто там остался. Пеплом, или кусками, или костями, или просто душой
Страх — не показатель отсутствия храбрости. Только люди с особенными психическими расстройствами, психопаты, адреналиновые наркоманы и прочие интересные категории личностей не испытывают страха в принципе.
Без пиарщиков никуда. Особенно на войне. Особенно для власть имущих.
Люди адаптируются ко всему, и в этом кроется как величайший эволюционный выигрыш, так и ловушка. Вы сами не заметите, как привыкнете. К чему угодно. Вы будете жить в чьём-то воплощённом кошмаре, но будете считать его самой нормальной из норм.
Правда в том, что в один ослепительный, отвратительный, обжигающий миг он вдруг понял, что не может убить её.
Не может.
Даже если знает, что так правильно, даже если ненавидит, даже если злится, даже если на кону всё на свете и даже немного больше. Потому что каким-то неведомым образом она стала больше всего остального мира для него.
Всем миром для него.
Вопреки программе, вирту, правилам, игре с огромными ставками. Вопреки логике, стратегической целесообразности и причинно-следственным связям. Вопреки всему, чему его учили. Вопреки всему, что они оба уже сделали…Он не мог перейти эту последнюю черту, и на этом точка.
— Ненависть в данном случае деструктивна, уж поверь. Я проходил.
— А боль в груди? — он не собирался спрашивать, но у него вырвалось почти помимо воли. — Горечь во рту, странное давящее чувство по всему телу, затруднённое дыхание? Я проверил жизненные показатели, они в норме.
— Так ощущается беспомощное горе, — сказал Амано.
“Да, — шепнуло что-то в глубине сознания голосом бога смерти. — Можно умереть за других. Но только после того, как ты сделал всё возможное, что мог и должен, будучи живым. Жертва ради других, не ради собственных девиаций или пафосных представлений; иначе она просто не имеет смысла. Делать свою работу и платить цену. Ничего другого.”
Она придумывала одну за другой в меру пафосные, в меру героические речи, но все они казались какими-то очень… глупыми и неуместными. Хуже было бы только с умным видом рассказать что-то, например, про “войну, которая положит конец всем войнам”. Нечто подобное у людей принято говорить про каждую последующую крупную заварушку, что уж; иных история вообще ничему не учит.
Почти всех, если честно.
Главным фактором, по которому последние годы выбирали чиновников, была личная заинтересованность в укреплении королевской власти. А личная заинтересованность, как известно, редко способствует разумным, справедливым и взвешенным решениям.
Они ошиблись, споткнувшись на тех же граблях, которые постоянно прилетают рикошетом между ног всем строителям идеального мира.
Абсолютная власть развращает. Всех. Всегда. Как показала практика, не бывает исключений.
Все идеи, приведшие к ужасным последствиям, в своё время начинались с попыток создать лучший мир. Причём авторы искренне верили, что действуют во имя благих целей.
Человеческое общество медленно (и неубедительно, будем честны) умеет учиться на своих ошибках. И удручающе быстро склонно забывать выученные уроки.
— Государство должно иметь монополию на страх, монополию на насилие, монополию на правду. Только тогда у тебя получится изменить этот мир к лучшему. Иначе никак, понимаете? Только твёрдая рука — и страх. Это похоже на дрессуру, как в незапамятные времена натаскивали цепных псов. Они должны знать, кто тут хозяин, и всюду чувствовать его руку…