- Роза, мне надо тебе кое-что сказать. - В чем дело? - До свиданья!
в такие дни, как сегодня, мне кажется что я буду один.
Если долго чего–нибудь не пробовать, поневоле забудешь, как это бывает.
Время гипнотизирует людей. В девять лет человеку кажется, что ему всегда было девять и всегда так и будет девять. В тридцать он уверен, что всю жизнь оставался на этой прекрасной грани зрелости. А когда ему минет семьдесят — ему всегда и навсегда семьдесят. Человек живет в настоящем, будь то молодое настоящее или старое настоящее; но иного он никогда не увидит и не узнает.
... То, что для одного - ненужный хлам, для другого - недоступная роскошь.
"Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня."
Хлеб с ветчиной в лесу — не то что дома. Вкус совсем другой, верно? Острее, что ли… Мятой отдает, смолой...
Значит, можно вырасти и все равно не стать сильным? Значит, стать взрослым вовсе не утешение? Значит, в жизни нет прибежища? Нет такой надежной цитадели, что устояла бы против надвигающихся ужасов ночи?
Возьми лето в руку, налей лето в бокал — в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток; поднеси его к губам — и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…
Побывала я в Париже, в Вене, в Лондоне - и всюду одна да одна, и тут оказалось: быть одной в Париже ничуть не лучше, чем в Гринтауне, штат Иллинойс. Все равно где - важно, что ты одна. Конечно, остается вдоволь времени размышлять, шлифовать свои манеры, оттачивать остроумие. Но иной раз я думаю: с радостью отдала бы острое словцо или изящный реверанс за друга, который остался бы со мной на субботу и воскресенье лет эдак на тридцать.
Искать кроликов в шляпах - гиблое дело, все равно как искать хоть каплю здравого смысла в голове у некоторых людей.
Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день.
Жизнь — это одиночество.
И потом, мне нравится плакать. Как поплачешь хорошенько, сразу кажется, будто опять утро и начинается новый день.
Бывает так:тебя обнимают, а ты словно за миллион миль отсюда
Мысли, как стая вспугнутых птиц, взметнулись и, тихо шурша крыльями, снова сели.
Я собирал в душе обрывки памяти, как собирают в кучу осенние листья, чтобы сжечь их.
Алчные критики разделывали меня, разбирали на части, нарезывали ломтями, точно колбасу, и за полночь закусывали мной.
- А что... а как это - умереть? Вот ты говоришь - погибель. Что это, какое-то чувство? - Да. Для тех, кто остается жить - да. И весьма неприятное.
Смерть и вода, вода и смерть… Как загадочно, как интригующе!
Когда люди идут ко дну, они становятся невыносимыми - орут, кричат, хватаются за что попало.
У поезда короткая память. Он может вернуть все то, что вы оставили так много лет назад.
Пред нами крупнейший в мире производитель и поставщик молчаний, назовите любое, и он вручит вам заказ, упакованный в благопристойное откашливание, завязанный еле слышными перешептываниями. Смущенное и оскорбленное, невозмутимое и торжественное, равнодушное и беспокойное, и даже то молчание, которое золото.
Вскоре я понял, что, хотя в двенадцать, шестнадцать, восемнадцать и даже двадцать лет моей мечтой было писать научную фантастику, я, к счастью это или нет, являюсь внебрачным сыном Призрака Оперы, Дракулы и летучей мыши. Я вышел из дома Эшеров, мои тетушки и дядюшки ведут свой род от По. В течение следующих нескольких лет я написал большинство рассказов «Октябрьской страны» и продал их в «Страшные истории» по полцента или пенни за слово. При этом я решительно пропускал мимо ушей все предостережения редакторов, что мои рассказы не очень-то соответствуют представлению о страшных историях или историях о привидениях.
И мы помчались дальше со скоростью сорок миль в час сквозь жару и пыль послезавтрашнего дня