Зачем согласилась? Поверила? Ведь чувствовала фальшь в его словах. Почему не подумала дольше, не проанализировала нестыковки? Хотела видеть себя спасительницей? Защитницей от монстров? Хотела исполнить пророчество? Дура!
Когда же он уже прекратит эти бесполезные разговоры? Которые (если признаться честно) я и так пропускаю мимо ушей, так как для себя давно все окончательно решила. Такой умный и такой глупый.
Окрыленная успехом, я победно улыбнулась. Как хорошо, что я такая умная. Как же замечательно, что я упрямая и непокорная.
Странно, но мне действительно нравилось работать. Я никогда в своей жизни не трудилась, лишь училась, развлекалась и пугала родителей своими выходками.
Дети – продолжение нас. Мы смертны и обретаем реальное бессмертие только через потомков. Наше тело, память, цели, увлечения, любовь живут в них. Их детях, их внуках, правнуках. И так до бесконечности.
С возвращением титула ничего не изменилось. По крайней мере, для меня. Приставка ария не повлияла ни на мой характер, ни на мое отношение к окружающим.
Я вдруг вспомнила слова Эдварда, сказанные очень давно: "Благородство у тебя в крови, это видно по тому, как ты держишься, как ходишь, разговариваешь. Этим не могут похвастаться большинство ариев, а ты делаешь это неосознанно".
«Где же вы были?! – хотелось крикнуть мне. – Где вы были, когда отца вели на казнь, когда умирала от горя моя мама? Когда я бегала по холодным улицам, ища пристанища? Где вы были, когда нам с Мартой приходилось голодать и считать каждый медяк?»
Но я просто мило улыбалась и принимала комплименты.
– Эта наука называется лицемерием, – склонившись к моему уху, прошептал Эдвард, и я в очередной раз поразилась, как хорошо он меня понимает, – ее тоже нужно выучить назубок.
Выбор есть всегда. Мы каждый день выбираем свою жизнь. Даже в мелочах. Взять на завтрак пирожное или запеканку. Вызваться первым на практике или подождать, пока тебя вызовет учитель. Проглотить оскорбление или ответить на него равнозначно. И так далее.
А пророчество? Не знаю, что там с гадалками, не верю я в волшебство. Мы сами его делаем.
главное, думаю, не то, сколь много ты знаешь, а способность быстро ориентироваться в потоке информации – усваивать новое, проводить аналогии, находить нужное, выбирать из него необходимое лично тебе.
«Что ж, София, — мысленно сказала я себе, — если ты решила, что любишь одного-единственного мужчину на свете и только с ним можешь быть счастлива, нужно готовиться к борьбе с его демонами. А их у него ох как много».
Главное, чтобы не тебя простили. Главное — чтобы ты простила себя сама.
Наконец-то я освободилась от угрызений совести, от надуманной вины, от прошлого. Потому что тогда, двенадцать лет назад, я поступила единственно возможным способом. О том, что случилось после, я не знала и, соответственно, вины моей в этом нет. Мне было восемнадцать лет. Я была наивной доброй девочкой. Я любила родителей. Я правильно поступила. Я ни в чем не виновата!
Он любит меня и поэтому вынужденно прощает. Не потому, что понял, а потому, что знает — иначе меня не получить.
Наивная! Думала, что одна любовная встреча перевернет его мир так, как перевернула мой?! Думала, что то чудо, которое расцвело тогда между нами, вылечит его раненое сердце? Избавит от ненависти, которую он холил и лелеял десять лет? Пусть он меня целовал и ласкал словно возлюбленную, но ненависть оказалась сильнее. Я не собираюсь плакать из-за человека, который выбрал путь злобы. Прочь, грустные мысли! Прочь, разрывающая душу на части тоска!
Трудно менять свою жизнь, трудно избавляться от прочно въевшихся привычек. Но ведь именно этого я хотела? Начать полностью с нуля?
пока внутри Роберта пылает гнев — его сердце закрыто для доводов рассудка. Он сам должен избавиться от своей ненависти, никто ему в этом не поможет.
Я не собиралась провести здесь целый день, черпая воду ситом. Сразу можно было понять, что Роберта уговорить не получится, слишком он упивается своей ненавистью.
— Я не узнаю тебя, — тихо призналась я. — Кем ты стал? В кого превратился?
— У меня были хорошие учителя.
— У всех они были, — я тяжело вздохнула
Я смотрела на него. На презрительно искривленные губы, на ненависть, горящую в глазах, на холодное суровое лицо и понимала: он сейчас не поверит ни одному моему слову. Он вынес вердикт и озвучил приговор, и доброте нет места в его сердце.
Хотя… Действительно ли я его правильно помню? Я начала в этом сомневаться. Те розовые очки на моих глазах могли здорово исказить реальность. Я уже ни в чем не была уверена. За десять лет не сохранились отчетливо в памяти ни лицо, ни фигура, ни голос. Точнее, все трансформировалось в некий собирательный прекрасный образ рыцаря на белом коне. Правда ли он был таким сказочным и идеальным или я придумала его себе? Не знаю.
Обвинять родителей в своей горькой судьбе можно в восемнадцать лет. Кричать «Вы исковеркали мне жизнь, вы лишили меня любви» можно в юности. Но сейчас… В тридцать — винить нужно только себя.
Странно, но кроме обычного восхищения красотой, я не чувствовала ничего, даже того желания влюбиться, которое испытывала по отношению к Питеру Дюбуа. Идеальная красота, обаяние, молодость не тронули мою душу. Только нотки умиления и нежности пробивались изнутри. Словно он — мой младший брат, словно мы старые добрые друзья.
Я смотрела на нее, свою дорогую любимую подругу, и видела, как она постепенно превращается в чудовище. У нее давно уже не улыбка, а язвительная усмешка, не шутки, а едкие остроты, не добродушный оптимизм, а тонко завуалированная грубость. «Вот что делает с женщинами несчастливый брак», — думала в такие минуты.
В моем сердце по-прежнему было холодно и пусто. Но эгоистичный бесенок, сидевший внутри, лукаво нашептывал, что Питер нашел свое счастье, скоро станет прекрасным мужем, отцом, а ты как была, так и останешься духовной нищенкой, которая только сублимирует любовные отношения.