"Мужчины любят только то, что снаружи, а женщин интересует только то, что внутри. Нам нравится плод и его вкус. Они довольствуются кожурой."
Это смерть или, по крайней мере, ее предбанник: на мониторах нет следа ни малейшей реакции.
Вена в конце декабря оказалась страной Деда Мороза в чистом виде: изысканное мерцание, красные трамваи и медные ангелочки…
Париж под солнцем очень неплох, но Париж под дождем – это нечто. Живые ручейки, блестящие тротуары, темное небо, которое превращает каждое здание в бледную, почти отсвечивающую глыбу с украшениями на фасаде, напоминающими линии жизни на ладони. Если вы укрылись в каком-нибудь кафе, вас охватывает чистое счастье от ощущения, что город облекает вас, помещая внутри себя, за стеклами, исстеганными дождем.
Всегда предполагай худшее, чтобы избежать неприятных сюрпризов.
Всегда предполагай худшее, чтобы избежать неприятных сюрпризов.
Всегда предполагай худшее, чтобы избежать неприятных сюрпризов.
Женщину толкает на рабство не задница, а сердце!
— Иногда, — непроизвольно отреагировал он, — самой жизни не хватает. Я хочу сказать, обычной жизни, которая состоит в том, чтобы дышать и искать, где тебе на земле удобнее. Для некоторых материя жизни должна быть более красивой, более чистой, более героической.
У страстей одна слабость: они не длятся долго.
Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать.
Всегда предполагай худшее, чтобы избежать неприятных сюрпризов.
Немецкая легенда о Лорелее: речная нимфа, которая своей песней заманивала корабельщиков на Рейне, пока они не сбивались с пути, – как сирены в древнегреческой мифологии. Имя Лорелеи носила также обрывистая скала у берегов Рейна, которая отмечала то сужение реки, где потонуло множество кораблей. Прозрачный намек: Клаудия заманивала и губила людей, превращая их в жалкие обломки, – и его самого.
Истины не существует, бывает только принятая на веру куча вранья...
Дурацкая мысль - она как порок. Если уж пришла в голову, от нее не избавиться.
Работать на итальянский манер: во второй половине дня вешать пиджак на спинку кресла и исчезать.
Не говоря уже о системе присяжных, которые вообще ничего в этом не смыслят и именно потому были выбраны
В мире, где все доступно, запретить означает разжечь желание.
двенадцать этажей, с полсотни квартир, стиснутых, как кубики сахара в прямоугольной коробке
его последовательно помещали в католические приемные семьи, где женщина старалась держаться подальше от секса, а мужчина страдал от воздержания.
В школе приходилось не легче, чем дома. Наоко полагалось и быть лучшей в лицее, и готовиться к конкурсу в университет, хотя две эти задачи не имели между собой ничего общего. А значит, после напряженных дневных занятий Наоко училась еще и на вечерних курсах, по выходным и на каникулах. В конце каждого триместра ей сообщали результаты национальной классификации. Так что в течение года она знала, что сейчас занимает 3220-е место в списке, и, следовательно, в тот или другой университет путь ей уже заказан. Информация не слишком обнадеживающая.
Но Наоко трудилась в поте лица, не покладая рук, без единого выходного дня и даже свободного часа.
А еще надо было выкроить время для уроков боевых искусств, каллиграфии, хореографии, школьных дежурств… При этом без конца повторяя про себя тысячи кандзи — иероглифов китайского происхождения, у каждого из которых несколько значений и вариантов произношения. И постоянно занимаясь самоусовершенствованием, нравственным и физическим, чему помогала железная самодисциплина.
Синтоистские храмы всегда пустые — предполагается, что посетители должны заполнять их молитвами и размышлениями.
Для японца жизнь подобна куску шелка, и важна не длина куска, а его качество. Неважно, когда ты умрешь: в двадцать, тридцать или семьдесят лет, лишь бы на твоей жизни не осталось ни пятна, ни щербинки. Когда японец кончает с собой, он не смотрит вперед (по-настоящему он не верит в загробную жизнь), а оглядывается назад. Свою судьбу он оценивает в свете чего-то высшего — сёгуна, императора, семьи, фирмы… Эта подчиненность, это чувство чести — основа ткани. На ней не должно быть ни изъяна, ни грязи.
— Да, судить о человеческой жизни способен только патологоанатом
Настоящее безразличие - это тяжелый труд.