ападные похоронные дома любят слово «достоинство». Крупнейшая американская похоронная компания даже сделала это слово своей торговой маркой. Под достоинством чаще всего подразумевается молчание, принудительное самообладание, строгое соблюдение формальностей. Похороны длятся ровно два часа. Процессия идет на кладбище. Родственники покидают кладбище еще до того, как гроб опустится в землю.
Даже если умом мы соглашаемся с преимуществами ритуалов определенной культуры, мы все равно не принимаем их из-за всяческих предубеждений.
Стоит отметить, что основные «игроки» проекта по «реконструкции» – женщины: ученые, антропологи, юристы, архитекторы. Образованные женщины, которым выпала честь посвятить свою жизнь борьбе с несправедливостью. Они отвели заметное место в своей карьере изменению существующей системы погребений. Катрина отметила: «Люди так сосредоточены на предотвращении старости и разложения, что это стало одержимостью. А для женщин, живущих в этом обществе, его давление безжалостно. Так что разложение стало дерзостью, возможностью сказать: „Я люблю и принимаю себя“».Здесь я соглашусь с Катриной. Женское тело зачастую находится в сфере влияния мужчины, идет ли речь о наших репродуктивных органах, нашей сексуальности, весе или манере одеваться. В разложении есть некоторая свобода, когда тело становится далеким от порядка, хаотичным и диким. Я уже предвкушаю, каким будет мой будущий труп.В начале XX века, когда сфера похоронных услуг превратилась в доходную индустрию, произошел резкий поворот в отношении того, кто ответственен за мертвых. Из инстинктивной, первобытной работы, выполняемой женщинами, забота о трупах превратилась в «профессию», «искусство» и даже «науку» – хорошо оплачиваемое занятие для мужчин. Труп со всеми его физическими и эмоциональными сложностями был отнят у женщин. Помещенный в гроб на пьедестале, он стал чистым и аккуратным – и навсегда недостижимым для нас.Может быть, такой процесс, как «реконструкция», – это наша, женская, попытка отвоевать свои тела обратно. Возможно, мы хотим стать почвой для ивы, розового куста, сосны – предназначив себя после смерти и гнить, и питать одновременно.
Женщины вроде доньи Аны и доньи Эли представляют угрозу для католической церкви. Через магию, суеверия и своих ньятитас они способствуют прямой, непосредственной связи с потусторонними силами, и посредники мужского пола здесь не требуются. Это напоминает мне о Санта Муэрте, мексиканской святой, покровительнице смерти, которая – какой ужас! – женщина. У нее в руках коса, а длинная мантия, укутывающая ее скелет, раскрашена яркими красками.
Ученый Элизабет Харпер подчеркивает, что культ предков был сильнейшим и «наиболее заметным в трудные времена, особенно среди женщин, пострадавших от болезней, стихийных бедствий или войны». Самым важным фактором стало ограничение этим женщинам «доступа к власти и ресурсам внутри католической церкви». (Эту идею отразил Андрес Бедойя, живущий в десяти тысячах километров от Италии. Он описал ньятитас как помощников женщин, «чья связь с потусторонним миром не управлялась должным образом католической церковью».)
Мы не восстановим наши ритуалы, пока не потребуем этого. Сначала нужно потребовать, потом ритуалы вернутся. Настаивать на посещении кремации, на присутствии на похоронах. Настаивать на том, чтобы принимать участие в процессе, даже если нужно всего лишь расчесать волосы вашей маме, когда она лежит в гробу. Настаивать на том, чтобы накрасить ей губы помадой ее любимого оттенка, без которого она и не подумала бы отправиться в могилу. Настаивать на том, чтобы отстричь локон ее волос и сохранить их в медальоне или кольце. Не бойтесь этого. Это поступки настоящего человека, поступки храбрых и любящих перед лицом смерти и потери.
Каждое прощание - это маленькая смерть, и ей нужно отдать должное.
Игнорирование смерти - это не чьё-то индивидуальное решение; это решение целой культуры.
Для кремации тел мы используем ископаемое топливо, которое является результатом разложения мертвых организмов. Растения прорастают из разложившихся тканей бывших растений. Страницы этой книги сделаны из целлюлозы дерева, спиленного в самом расцвете лет. Все, что окружает нас, происходит из мертвого, каждая частица городов и каждая частица каждого существа.
Первые тридцать лет своей жизни я поедала животных. Так почему бы им теперь не съесть меня, когда я умру? Разве я не животное?
Когда у вас есть вера, вам не нужно ни перед кем оправдываться. У каждого из нас своя история.
Наше желание увидеть то, чего мы ждали много месяцев, привело нас туда, где нам были совсем не рады.
Мне всегда интересно наблюдать кремацию. Это никогда не может наскучить, не важно, сколько раз вы это видели или сами организовывали.
Игнорирование смерти - это не чьё-то индивидуальное решение; это решение целой культуры. Встреча со смертью - не для слабонервных, и слишком амбициозно было бы ожидать от рядового обывателя, что он добровольно пойдёт на такое свидание.
Поскольку религия - источник множества погребальных ритуалов, мы часто ссылается на свою веру, чтобы отвергнуть обычаи других.
Мы считаем погребальные традиции дикими, только если они не совпадают с нашими.
По словам Лакера, современная кремация, какой ее видел Брунетти, «была вопросом науки и технологий». Послание было отчетливым: природа и ее процессы куда как неаккуратны и неумелы. Они месяцами работают над тем, что разогревающаяся до тысячи ста градусов доменная печь способна провернуть за какие-нибудь часы. Вывеска на стенде Брунетти гласила: «Vermibus erepti — Puro consumimur igni», или: «Спасены от червей — поглощены очищающим пламенем».
– Зачем тут фольга? – спросила я у Пола.
– Чтобы защитить их зубы, когда они курят, – ответил он.
– Они курят?
– Почему бы и нет?