Я ничего не сказал и снова закурил трубку, стараясь ни о чем не думать. Но когда вы не думаете, это всегда придает вам задумчивый вид. Замечено давно и не мной.
- А кто такой Хемингуэй?
- Парень, который все время говорит об одном и том же, пока ты, наконец, не начинаешь верить в то, что он абсолютно прав.
Я кивнул. Ложь кивком все равно ложь, но так лгать полегче.
Двадцатиминутный сон. Прилично. За это время я упустил шайку и потерял восемь тысяч долларов. Ну, а почему бы и нет? За двадцать минут можно потопить крейсер, сбить три-четыре самолета, умереть, жениться, погореть, найти новую работу, вырвать зуб, удалить гланды. За двадцать минут можно даже с постели подняться утром. А если очень постараться, то найти стакан воды в ночном клубе.
Для того, чтобы заниматься политикой, нужны порядочные люди. Но в ней нет ничего, что могло бы привлечь порядочных людей.
- Она хорошая девушка. Но не в моем вкусе.
- Вам не нравятся хорошие? - он закурил новую сигарету и отмахнул от себя дым.
- Мне нужны гладкие, блестящие девочки, крутые и напичканные грехом.
Действуя наугад, прогоришь. Очень скоро проснешься с полным ртом предчувствий или чего-то еще.
О, она очаровательная женщина средних лет с лицом, как ведро с помоями, а если она мыла голову после окончания второго семестра в колледже, то я съем свое запасное колесо вместе с ободом и прочим.
Некоторые парни, - сказал большой человек, - имеют неверное представление о том, когда показывать свою силу.
Я ударил его коленом по лицу. Колену было больно. Он мне не сказал, было ли больно его лицу.
Он улыбнулся в первый раз с утра. Возможно, в течение дня он позволял себе четыре улыбки.
Я чувствовал себя неважно, но не был так болен, как следовало бы после всего пережитого. Состояние, как после постоянной работы за заработную плату.
Фальшивая искренность, слабая, как китайский чай, появилась в ее лице и голосе.
Даже на Сентрал Авеню, видевшей самые экстравагантные наряды, он выглядел настолько естественно, насколько естественен тарантул на праздничном пироге.
Это название звучит, как песня. Песня в грязной ванной.
- Возомнила себя хозяйкой жизни и изо всех сил старается не выйти из роли.
- Возомнила себя хозяйкой жизни и изо всех сил старается не выйти из роли.
- Возомнила себя хозяйкой жизни и изо всех сил старается не выйти из роли.
Улыбка его была незаметна, как старая дева на балу у заезжей знаменитости.
Мое лицо оцепенело от сосредоточенных раздумий или от чего-то еще, от чего цепенеют лица.
- Что нибудь выпьете, пока будете ждать? – Сухой мартини пойдет. – Мартини. Очень, очень сухой. – О'кей. – Вы его будете есть ложкой или ножом и вилкой? – Нарежьте соломкой, – сказал я. – Я просто погрызу.
— И вы уходите… просто так. Я ведь даже… даже не поблагодарил вас. Человек, которого я, по существу, не знаю, рискует ради меня… Не знаю прямо, что и сказать. — Я всегда так ухожу. С беззаботной улыбкой, небрежно кивнув головой. Искренне надеюсь никогда больше не видеть вас.
Ему было лет пятьдесят, и только спокойный, немигающий, твердый взгляд светло-голубых глаз выдавал в нем полицейского. Такой взгляд, сам по себе совсем не тупой, покажется тупым всякому, кто не служит в полиции.
– Марлоу, – сказал он еще серьезней, – я очень постараюсь, конечно, но вряд ли смогу полюбить вас. – Я визжу, – сказал я. – От ярости и боли.
Презрительно кривить губы он не стал только потому, что они были презрительно скривлены еще при входе.