— Что, простите?
— Не знаю. Может, вы просто услышали, как тихо осыпается последний аванпост цивилизации.
Решительно отвергать нападки на врага – лучшая тактика, когда хочешь его в чем-то обвинить.
"- Пожалуйста, мистер Честли, мне нужно, чтобы вы сосредоточились.
Сосредоточиться! Как же!
- Я сейчас немного занят, - сказал я. - Кое-какие дела с надвигающейся смертью. Может быть, немного позже...."
Как мог я бояться темноты? Я сам был тьмой, самым жутким из ночных чудовищ. Чудовище боится - это смешно. И какая трогательная картина: монстр, съежившийся у затухающего огня в ночь своего освобождения.
Я не должен писать после заката. Ночные слова лживы и тревожны, однако именно ночью власть слов сильнее всего.
Ночные слова лживы и тревожны, однако именно ночью власть слов сильнее всего. По ночам Шехерезада плела свою тысячу и одну сказку, и каждая — дверь, в которую она ускользает снова и снова, а Смерть преследует ее по пятам, как голодный волк. Она знала власть слов. Если бы я не перестал искать идеальную женщину, мне следовало бы отправиться на поиски Шехерезады, высокой и тоненькой, с кожей цвета китайского чая. Ее глаза как ночь, она идет босиком, надменная язычница, не обремененная моралью и скромностью. И она коварна. Вновь и вновь она играет со смертью и выигрывает, и меняет обличье, и каждую ночь ее жестокий муж-людоед видит новую Шехерезаду, которая утром ускользает прочь. Каждое утро он просыпается и смотрит на нее в свете солнца, тихую и бледную после ночных трудов, и клянется, что больше его не проведут. Но едва опускаются сумерки, она снова плетет паутину своих фантазий, и он думает: «Еще один раз»…
Должно быть, гусеница мечтает о полете, такие сны видит куколка насекомого в темной шелковой колыбели.
А я? В какое хрупкое смертоносное создание вылупится моя куколка?
Буду ли я летать?
Или жалить?
Сегодняшняя наука - это вчерашняя магия, а сегодняшняя магия может завтра стать наукой. Любовь - единственная постоянная в этом суровом рациональном мире, любовь и ее темная половина, ненависть.
О, Он ревнив, этот Бог, столь безжалостны бывают лишь бессмертные. Когда я воззвал к Нему в своей мерзости и страданиях, Он улыбнулся и ответил словами, кои явлены были Моисею из неопалимой крупины: "Я есмь Сущий". Я есть тот, кто есть. В Его взгляде нет сострадания, нет нежности. Я не вижу в Нём ни грядущего спасения, ни грозящего наказания - лишь бесконечное равнодушие, не обещающее ничего, кроме забвения.
Пустите одну женщину, всего лишь одну, в Царстов Небесное, и, клянусь, она низвергнет всех святых одного за другим: ангелов, архангелов - всех.
Абсурдно, но она казалась невинной, как юная невеста, и я с беспокойством подумал о безграничных способностях женщин представать такими, какими мужчины хотят их видеть.
Мёртвые не прощают.
Я молился - или пытался молиться, - но Богу не нужны были мои молитвы. Мои страдания и муки совести - лакомство куда аппетитнее.
Совершенно не понимаю, почему родственная связь должна непременно вызывать в людях взаимную симпатию.
Любовь - такая штука, ее не выключишь, как водопроводный кран.
Любая женщина может быть красавицей в глазах мужчины, который ее любит
Дети ведь, как известно, жестоки. И если уж нанесут рану, то до кости. и в цель попадают куда точнее любого взрослого...
Всякому преступлению своя жизнь, свое оправдание.
Если позабудешь прикрыть ставни, другие не позабудут влезть к тебе в окно.
А летом мы, чтоб отваживать птиц, привязывали к ветвям вырезанные из блестящей бумаги фигурки, и они подрагивали и посверкивали на ветру; мастерили трещотки из пустых консервных банок, развешивали их на туго натянутой проволоке, чтоб издавали зловещие, пугавшие птиц звуки; сооружали из цветной бумаги ветряные мельницы, дико вращавшие лопастями, — и сад, карнавально переливаясь всеми этими побрякушками, сверкающими ленточками и звенящими проводками, превращался в настоящий рождественский праздник посреди лета.
Мне хотелось протянуть руки к дочери, объяснить, что она тут совершенно ни при чем, но почему-то никак не получалось. Мы воспитаны скрывать от всех свои чувства. Эту привычку не так-то просто переломить.
- Такова доля героев, - бросил он. - Они не успевают дожить до исполнения желаний, правда?
Никакой катастрофы не произойдет, если я возьму и осмелюсь вас любить.
А для меня пища — это пища, праздник чувств, кропотливо создаваемая быстролетность, — вроде фейерверка, труд основательный, но не требующий серьезного отношения. Нет, только не искусство, боже упаси: с одного конца вошло, через другой вышло.
Да, я всё помню. И только и мечтаю - забыть.