Ощущение, что я к своим двадцати семи конкретное никчемное дерьмо, накатывало периодически и так же откатывало. Не видел я смысла в том, чтобы жить иначе.
Так как без связей ты никто, а связи у меня были только грязные и те без обязательств. И еще я использовал женщин только по одному назначению. Нет, по двум. Потрахаться и переночевать, если негде. На этом все. Так как ужасно не люблю, чтобы использовали потом меня.
– Ну вот и на хрена эти страсти?
– Так из-за хрена то и страсти все.
Все плохое забывается. Так устроены люди – у плохого нет свойства задерживаться внутри нас, потому что мы не любим помнить то, что нарушило наше душевное равновесие. Никто не любит пребывать в когнитивном диссонансе и возвращаться снова и снова в свои кошмары. Если, конечно, они не становятся навязчивыми.
В любимых умиляет и сводит с ума буквально все. Даже недостатки, особенно недостатки. Мы их любим еще больше, чем достоинства, потому что так они делают человека более близким, потому что нам позволено эти недостатки видеть.
Иногда говорить «спасибо» можно взглядом. Так говорить, чтоб душу свернуло и дышать стало нечем от этой беззвучной благодарности.
Иногда, оказывается, очень удобно повесить на кого-то ярлык и испытывать презрение и неприязнь – ведь есть причина, верно?
Друзья часто испаряются, когда с тебя больше нечего взять, а приходится только давать.
Наверное, когда любишь, перестает иметь значение – где любить и как любить и даже кого любить, потому что мы ничего не выбираем. Нет никакой закономерности и правил, просто вдруг твое сердце пробивает насквозь рваной раной какой-то совершенно пьяный амур, с выколотым глазом и сломанными руками. И оно начинает болеть самыми разными оттенками и тональностями в унисон сердцу того, кого любишь. А любви плевать на все, кроме себя самой, она эгоистична настолько, насколько слепа, глуха и нема. А еще мне хотелось любить назло всем, назло возрасту, сплетням, назло погоде и его состоянию, назло нашим с ним различиям. Я вдруг поняла, что значит жить.
До смерти только в книгах и в кино трахаются.
Собственные ошибки самые вкусные, а чужие совершенно не интересны.
Да, у меня не было гордости. Я растеряла ее где-то сразу после родов, когда взяла свою малышку на руки. Не должно ее быть у родителей, детей надо прощать. Потому, чтоб они не натворили, это и наша вина. Мы их такими вырастили, воспитали, даже просто родили, и нет никого, кроме нас, кто готов их любить такими, какие они есть, и никогда не будет.
Это же…это же так больно уходить после и знать, что больше никогда. Любить его в последний раз…и ощущать, что и он любил как в последний.
- Мерзости – это то, что вы творите во имя вашего Иллина. Мерзости – это убивать детей потому что их родили вне брака, мерзости – это торговать людьми, потому что они нужны, как дешевая рабочая сила, мерзость – это затевать войну, где брат убивает брата. Вот что мерзость, а слова – это всего лишь слова.
Где она справедливость? А нет ее и никогда не будет, пока кто-то жаждет власти и золота – другие будут умирать. А вы торгуете этим страхом и неплохо преуспели, ведь его легче всего продать.
— Какое тебе до нее дело. Она не твоя дочь. Мы тебе не родные.
Резко вскинул голову и посмотрел на меня глазами полными яростного отчаяния.
— Я возвращаю долги….
— Думаешь можешь расплатиться?
— Нет, думаю, что просто могу помочь.
Нет, у времени все же нет способности лечить раны на сердце и дарить возможность прощать. Моя душа не была готова к прощению в тот момент. Я не могла даже думать о нем спокойно. Каждая мысль вызывала в моей душе болезненную судорогу. Какая-то часть меня осталась в прошлом и проживала тот момент на обочине, по щиколотку в грязной воде, с младенцем на руках снова и снова. И я не могла выйти из этого дня сурка ни на мгновение. И память не стирается, и нет излечения, нет никакого света в конце тоннеля. Мне все так же нестерпимо больно.
Я развернулся чтобы уйти, но она вдруг вцепилась в мою руку.
— Слушай, не надо так. Егор. Не надо. Какая разница кто там есть у тебя. У многих есть любовницы. Я молчать буду. Я глаза на все закрою. Только не уходи от меня. Все у нас хорошо будет.
На какое-то мгновение жалко ее стало… словно отражение свое увидел. Я, наверное, вот так же жалко рядом с Аней смотрюсь. Помешанный на ней и такой же нелюбимый.
— Не люблю я тебя, Лена. Не люблю, понимаешь? Не будет ничего у нас хорошо. Никогда не будет потому что мне с тобой до тошноты плохо.
И пошел прочь к лестнице, а она вслед орет мне:
— А с ней хорошо? Ничего она опять тебе рога наставит…она никогда не полюбит тебя так, как я тебя люблю.
Возможно и не полюбит…зато ее люблю я.
— Я хочу построить детский комплекс именно в этом городе и именно здесь. Это удобное место и все вот эти кафешки, игровые заведения и ночные бары здесь не в тему. Пусть переносит их в промышленную зону.
— Ты просто сейчас начинаешь войну с Авериным.
— И что? Мне надо бояться его гнева?
— Я думаю тебе надо просто быть осторожным, и ты женат на его дочери не забывай.
— Это ненадолго.
И больше меня не сжирала проклятая тварь-ненависть вместе с ее гнилой подружкой ревностью. Они скулили где-то на задворках. Голодные, полудохлые и намертво связанные железными канатами.
«Любит он тебя, я сердцем материнским чувствую, что любит». И ошиблась…не любил он меня. Нам всем так казалось, но все же не любил. Что-то иное было между нами может быть оно и стало бы настоящей любовью, но не сложилось…Так бывает. Взаимность слишком большое счастье, чтоб с каждым случаться. Мне не повезло.
Дети легко адаптируются их дом там, где родители. Особенно в этом возрасте еще не имеет значения сколько есть денег в наличии, какой сделан ремонт и так далее.
Осторожней, Анютка, мужчину нельзя любить слишком сильно. Оставь кусочек себя себе. Не отдавай целиком и полностью.
Улыбается. Мамочка, какая же ты красивая, когда улыбаешься. Я так соскучилась по тебе.
— Не могу мам. Он уже все забрал. Меня там нет
— Не говори такие страшные вещи.
— Что ты, мама, там есть он. Везде во мне внутри. Особенно тут. Где сердце.
— Когда внутри так много кого-то может стать очень пусто и больно, когда вдруг окажется, что его там никогда и не было.
Я его кожей почувствовала, каждой клеточкой своего тела. Запах его узнала. Он не изменился за столько лет. Тот же парфюм, тот же аромат дорогих сигар и его собственный. Тот самый, который невидимым клеймом остался на коже, въелся в волосы и в мозги. Ненавистный запах предателя. Сердце кольнуло такой болью, что я стиснула пальцы, впиваясь ногтями в ладони и чувствуя, как больно дышать становится рядом с ним. Нет, у боли нет срока давности.
Когда начинаешь интересоваться - кто и что о тебе думает, ты перестаешь быть личностью, а становишься еще одним примером шаблона, по которому принято жить, чтоб у других от шока или зависти челюсть не отвалилась.