Бросок на юг

Проза, как сама жизнь, велика и разнообразна. Иногда бывает нужно вырвать из старой прозы целые куски и вставить их в новую прозу, чтобы придать ей полную жизненность и силу.

Пятая, предпоследняя книга большой "Повести о жизни", в которой Паустовский рассказывает о своей жизни на Кавказе. И на мой взгляд, книга получилась хуже, чем все остальные. Не говорю "худшая", не говорю "плохая". Просто хуже, и поэтому я ставлю книге четыре балла. А жаль, откровенно говоря - "Повесть о жизни" я считаю образцом публицистического творчества.

Что же мне не понравилось? Вы не поверите - природоописания.

Вообще, чем дальше читаю произведения этого автора, тем больше признаю крайнюю ошибочность высказываний, что его творчество посвящено природе. Мне кажется, что так говорят только те, кто из всего списка его произведений читал только "Мещёрскую сторону". Конечно, в другие его произведениях описание природы занимает далеко не последнее место. Но все-таки в них больше людей, чем берез, озер, ромашек, дятлов, стрекоз и осенних холодных дождей.

Конечно же, в "Броске на юг" писатель имел полное право уделить несколько страниц климату Сухума или горам Грузии, тем более, что и в предыдущих книгах он рассказывал об особенностях тех мест, куда швыряла его судьба. Но там это было все-таки мимоходом. Здесь же автор начинает увлекаться описанием городов и окрестностей, и из его повествования впервые выпадают люди и события, которые его сопровождали.

А событий было не мало. Прожив немалое время в Одессе, Паустовский наконец "снимается с якоря", плывет по морю и высаживается в Сухуме. Юг - это совсем другая жизнь, и совсем другие люди, к которым ему приходится привыкать. Несколько раз он рискует собственной жизнью, и в каждой передряге остается живым. Ещё успевает наслаждаться жизнью, пить маджарку, долго и муторно болеть малярией, перебраться в Батум, издавать рабочую газету... И даже немного побыть беспечным.

Когда человек беспечен, то все прекрасное оказывается рядом с ним и часто сливается в один пенистый сверкающий поток, – все прекрасное: хохот и раздумье, хлесткая шутка и нежное слово, от которого вздрагивают женские губы, стихи и бесстрашие, извлечения из любимых книг и песни – и еще многое другое, чего я не успею здесь перечислить.

И так далее, так далее. Евреи, русские, абхазы, осетины, турки, грузины, украинцы. Юг. Бурная жизнь с особым темпераментом, таким романтическим, что от прочтения одного кружится голова.

Вдоль сухумской набережной тянулись тогда темноватые и низкие духаны с удивительными названиями: «Зеленая скумбрия», «Завтрак на ходу», «Отдых людям», «Царица Тамара», «Остановись, голубчик».

Предыдущая книга, "Время больших ожиданий" была мне интересна тем, что я в ней видел Паустовского-газетчика, журналиста, участвующего в издании рабочей газеты. Это был чисто профессиональный интерес. В "Броске на юг" газеты мы видим мало. Зато много разнообразнейших характеров и личностей, очень интересных и своеобразных. Почитайте, и вы узнаете о высокой любви старика к молодой девушке, о картинах на клеенках и кровной мести. В обычных людях Паустовский находит что-то очень интересное.

Если бы только не излишнее для жанра и темы природоописание...

Особенности требовательного отношения Паустовского к литературному языку таковы, что он эти требования в первую очередь обращает на своё собственное творчество. И потому читать прозу автора удивительно просто. Просто и легко. Легко и приятно. Приятно и заманчиво. Вот порой встречаются люди, которые позиционируют себя как перфекционисты. Думается мне, что Паустовский тоже в некотором смысле перфекционист, потому что при чтении этой небольшой автобиографической повести, состоящей из связной серии коротеньких рассказов, несколько раз приходило в голову вот это самое иностранное словечко — perfect — литературный слог автора практически совершенен, слова выверены и точны, мысли сформулированы чётко и закончены, описания красочны и легко вызывают видеоряд. Третья прочитанная мной книга автора, и третье попадание в десяточку.

Книга не менее интересна и с точки зрения сюжета. Хотя наверное сложно называть сюжетом автобиографические записки и воспоминания, сделанные спустя почти 40 лет...
Двадцатые годы. Закавказье. Меньшевистская Грузия. Перелом и смешение эпох. Смешение старых и новых типов отношений между людьми. Мелкие, но яркие бытовые зарисовки. Интересные и колоритные люди. Громкие известные имена — Пиросманишвили, Бальмонт... Знаменитая романтическая история-легенда о "миллионе алых роз", преподнесённых влюблённым художником Пиросмани своей любимой (но не любящей) женщине... Собственная романтическая история...

Не знаю, совершил ли я ошибку, прочитав сразу повесть пятую, вместо того, чтобы читать это жизнеписание Паустовского в хронологическом порядке. Важно, что книга мне понравилась, и что сохранилось и умножилось желание прочитать цикл целиком.

Воспоминания, написанные много лет спустя по записям в блокнотах, дневниках и воспоминаниям, разумеется. Почти сухой отчет о том, где и в какой последовательности был, кого встречал, что видел. Ни слова нет о том, что думал. Нет, есть мысли о собственной жизни, но и всё на этом, никаких суждений о знакомых и незнакомых людях, никаких ярких чувств по поводу происходящего вокруг.
Рассказывая историю смотрителя маяка, Паустовский вдруг увлекается и высказывает-таки свой собственный взгляд и свое суждение. Почему так вдруг? Потому что человек совсем чужой, никого не заденешь? Потому что чувства искренни, но не идут вразрез с официально одобряемыми, значит, никакого риска?
Создается впечатление глубокой интравертности автора, "счастливо" совпавшей с опасением сказать лишнее. Словно Константин Георгиевич вычеркнул львиную долю написанного и сказал себе: лучше про природу.
Надо отдать ему должное: про природу написано прекрасно. Не забыть мне теперь ни берег Аракса; ни небо, похожее на фреску; ни плиту розового резного мрамора, сквозь которую просачивается солнце.

"Бросок на юг" - больше описательная, чем событийная часть воспоминаний и потому, наверное, вызывает у читателей меньше восторгов, чем "Время больших ожиданий".
Возможно, если бы я знала Кавказ, я бы не впечатлилась. Но так как для меня это край неведомый, то прочла с удовольствием и интересом.
Странно получается: слог Паустовского, его язык, часто далек от идеального, а описания все равно выходят живыми. Совершенно непонятно, как так происходит, потому что технически к его прозе могло бы быть много претензий, однако общее впечатление от прочитанного все претензии делает несостоятельными.
Изредка встречается даже откровенная чепуха, к примеру: "... нервная старушка с необыкновенно доброй улыбкой и крепкими молодыми бровями". Но писательское обаяние автора настолько велико, что в его повести влюбляешься и смотришь на эти "брови" исключительно "в розовых очках".

Поиск себя в жизненный период, описанный в "Броске на юг", по-прежнему, насыщен, и время это заполнено интересными и захватывающми событиями. Константин Паустовский в них участник и наблюдатель. Он мало пишет, много работает, бесконечно размышляет обо всем, что тревожит его молодое сердце.

Неожиданный бросок на юг был своеобразным подарком судьбы и очередной возможностью расширить свои познания для накопления богатого жизненного опыта.
Абхазия, Грузия, Армения, Азербайджан ...эти страны он посетил, пребывая на Кавказе, в столице каждой из них он жил. Вместе с Бабелем он ездил на Новый Афон, путешествует по Абхазии. С особой любовь к природе он описывает увиденное озеро Амтхел-Азанда.

Сейчас, почти через сорок лет, весь тот путь, что мы прошли тогда втроем, конечно, изменился, и никто из нас его, должно быть, сразу и не узнает. Возможно, что от прошлого сохранились только очертания гор, но даже и в этом я не совсем уверен. Изменения в природе обладают свойством мгновенно распространяться во все стороны, как круги по воде от брошенного камня. Поэтому я и хочу здесь бегло закрепить этот путь и весь поход на озеро в том виде, в каком он предстал перед нами тогда. Мне трудно ответить на вопрос, зачем я все это делаю. Стремление сохранить в нашей памяти то, что безвозвратно исчезает, — одно из сильнейших человеческих побуждений. В данном случае я ему подчиняюсь

.

Паустовский никогда не терял надежды в светлое будущее. Вера в то, что самое интересное все еще ждет его впереди, тянуло его в новые места, знакомила с интересными, особенными людьми. "Чем больше я видел земель, тем сильнее мне хотелось видеть все новые и новые края," - писал он. Однако и такой положительно-настроенный человек как он, подчас испытывал депрессию. За время пребывания на Кавказе он неоднократно был болен малярией, жуткие лихорадочные приступы преследовали его. Мысли, которые больше всего волнуют его, касаются вопросов жизни и смерти, одиночества человека в мире, вечности литературы:

Я точно знал, что этот мир не подвержен тлению, которому подвержен я. Пока существует Земля, этот мир будет жить. Это сознание наполняло меня спокойствием. Хорошо, я умру непременно, мое полное исчезновение — вопрос малого времени, не больше. Но никогда не умрут Тристан и Изольда, сонеты Шекспира, «Порубка» Левитана, затянутая сеткой дождя, и чеховская «Дама с собачкой». Никогда не умрут ночной беспредельный шум океана в стихах Бунина и слезы Наташи Ростовой над телом умершего князя Андрея.

Батуми и Тифлис оставили в его душе неизгладимое впечатление. Как творческий человек, он не мог сидеть без работы, поэтому, мечтая открыть нечто наподобие одесского "Моряка", он нашел место редактора в морской газете "Маяк", в последствии прозванной им "застенчивой". Не миновал и здесь войны, на этот раз, греко-турецкой.
Отдельное место в его автобиографии занимает так сильно волновавшее Паустовского повествование о том, как смотритель Батумского маяка Ставраки, будучи лейтенантом Черноморского флота, в марте 1906 года расстрелял на острове Березани лейтенанта Шмидта. Рассказывая об этом событии, он делится своими мыслями

Меня всегда удивляет одно обстоятельство: мы ходим по жизни и совершенно не знаем и даже не можем себе представить, сколько величайших трагедий, прекрасных человеческих поступков, сколько горя, героизма, подлости и отчаяния происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем. Мы просто не подозреваем об этом. А между тем знакомство с каждым таким клочком земли может ввести нас в мир людей и событий, достойных занять свое место в истории человечества или в анналах великой, немеркнущей литературы. К примеру, никто не подозревает, что Батумский маяк связан с одной из больших трагедий — с гибелью лейтенанта Шмидта.

"Искусство всегда берет человека за сердце и чуть сжимает его", - так говорил писатель, познавая Кавказ через искусство - картины Нико Пиросмани, известного грузинского художника, занимавшего особенное положение в культурной жизни Тифлиса.

Как в жидком стекле, виднелись над Сололаками гора Давида, фуникулер и могила Грибоедова. Она заросла плющом. Я часто ходил на гору Давида, на священную Мтацминду, и видел там могилы великих грузинских поэтов — Ильи Чавчавадзе и Акакия Церетели.

В Тифлисе Паустовский влюбляется в девушку, однако, понимая, что ничего не выйдет из этих отношений, он пытается уехать в Москву, вспоминая о маме и сестре. Но редакция посылает его в командировку с инженерами - он уезжает в Армению и Азербайджан. Нельзя передать своими словами, как он воспринял знаменитую гору Арарат! "Арарат! Я никак не мог поверить в то, что вижу его воочию. Все мифы древности, все сказки далеких веков были воплощены в этой исполинской горе. Земли, что простирались у ее могучего подножия, не были даже видны: их закрывала толща воздуха. Вершина горы стояла над миром, проступая сквозь мглу. Я смотрел на Арарат не отрываясь. Я не хотел ни пить, ни есть. Я боялся, что, пока буду этим заниматься, Арарат уйдет, исчезнет, станет невидимым." После он посетил Эривань, пребывая в раздумьях о своей жизни и о Марии. По возвращению в Тифлис он не застал там Марию, а только прощальную записку от нее и со словами «Все это выдумки!» Паустовский возвращается в Киев.