Строчки полились из сердца быстро — пронзительные, острые, выразительные. Карету трясло на лесных ухабах, и от этого почерк стал резким, буквы срывались, неслись за дрожащей рукой, создавая ещё и графический ритм.
Боль Диэри выходила так наружу — потоком слов, собранных в рифмующиеся строки. Так становилось легче дышать; так становилось возможно — быть.
Стихи её, как зыбкая едва заметная тропинка, выводили её из дремучей еловой чаши страхов.
Она писала о том, что в ней мучилось и плавилось, и обида на близких, чувство преданности, страх перед будущим обретали словесную плоть, исходили из-под её руки на бумагу и словно бледнели внутри неё. Каждое новое найденное слово, каждая строчка словно уменьшали боль внутри неё — по капле эта боль выходила наружу, складываясь в стихи, рваные, нестройные, некрасивые — её учитель словесности всегда её ругал за неуместное и «уродливое» словотворчество! — но искренние и настоящие.
Теперь всё это, казалось, в нём отмерло, придавленное грузом скорби и ненависти. Брендан и сам чувствовал себя так же — он был сыном священника, искренне верящим когда-то в идеалы добра и любви, но теперь весь его внутренний свет угас, захлебнувшись в ужасах войны. Он не мог совладать с собственными демонами и даже избегал теперь храмов — горящая в нём чёрная ненависть отравляла его насквозь. В душной этой ненависти не могли родиться слова молитв, в его горьком израненном сердце больше не было места для Бога.
И он, совершенно точно, не желал такой судьбы для Атьена, не хотел, чтобы Атьен тоже стал таким.
Хвоя с очередной ветки, которую он отвёл рукой, осыпалась за воротник, колкая и холодная, как его собственные мысли.
Превозмогая себя и своё внутреннее сопротивление, он спокойно сказал то, во что сам уже не верил:
— Отвечая на насилие насилием — ты только множишь зло. Иногда это неизбежно, — задумчиво пожевал он губами, — но теперь ты, кажется, можешь себе позволить великодушие.
Родительство, учительство и братство – не дружба, а любовь. Дружбой они только могут стать. Иногда.
Представить себе ход мыслей кромешного дурака – задача, для умного человека непосильная.
Если ты такой дурак, что напился пьян, — воспользуйся этим состоянием. Если ты такой дурак, что даже напиться пьяным не додумался, — воспользуйся и этим состоянием. А если ты не можешь воспользоваться любым своим состоянием ко своему благу, — значит, ты не боец.
- Вы невыносимо упорны и хитры, и без поддержки королевского авторитета моя воля ничего не значит перед вашей.
- О, - только и смог отреагировать Канлар, не ждавший такого вывода.
- Вы давите, пока не достигнете своего, - развила свою мысль королева, - но давите не силой, напролом, а меняя тактику, выискивая слабые места противника, подбираясь к нему исподтишка, чтобы в нужный момент сломить сопротивление одним чётко выверенным ударом.
- О, - только и смог повторить Канлар, вслепую нащупывая свой бокал и делая глоток.
- Только не говорите мне, что вы этого не знали! – возвела глаза к потолку Кая, на секунду залюбовавшись расписным плафоном.
- Нет, почему же, - пришёл в себя Канлар. – Мне об этом уже говорили, но я полагал, что это преувеличение.
Если браки по любви строятся на взаимной сердечной склонности, то этих двоих в этом браке по расчёту, определённо, сведёт общая любовь к занудству.
Потому что та неумелая и несколько поверхностная классификация, которую Кая на коленке родила в первую же минуту после своего первого же поцелуя, произвела на Канлара самое неизгладимое впечатление.
Даже более неизгладимое, чем вид её вздымающегося декольте – беспроигрышное женское средство, которому все остальные дамы отдавали решительное предпочтение в вопросах устроения личной жизни.
- Ты предлагаешь, - медленно уточнил Вернар, - заявиться к ним, с ноги ломануть дверь в совет, выпихнуть какого-нибудь петуха, усесться на его место и грозно затребовать Канлейрон в качестве компенсации по праву приданного?
Пораскачивав головой, Канлар заметил:
- Ну, дверь ногой – это всё-таки слишком, а остальное звучит недурственно!
- Да-да, - подхватил Вернар, - и, конечно, ты рассчитываешь, что завещаю я всё это добро тебе?
- Старик, - проникновенно приложил руку к сердцу Канлар, - ты ещё меня переживёшь!
Посверлив кривляющегося подопечного взглядом, Вернар припечатал:
- Гулю тебе. Женюсь и нарожаю наследников.