Как описать падения и взлеты людей от немого животного ужаса до самоотверженного героизма, от низменного кровопийства и грязного разбоя до величайших подвигов святой самоотдачи, превозмогшей личное «я» и на мгновение приобщающей смертного к сфере высших миров с иными законами? Нет, никогда этого не высказать словами, ибо тот, кто выжил, видев это, лишился дара речи, а мертвые говорить не умеют. Про это не рассказывают, об этом забывают
Вот уже тридцать лет монархи перекликаются через страны и города, через головы своих народов. Дорого обходится каждое слово этих царских воззваний. Распадаются на части страны, головы катятся с плеч. Все эти «звезды», «семена» и «заботы престола» произносятся только затем, чтобы обойти молчанием и не назвать настоящим именем то, что действительно есть: края и страны с живыми людьми, их населяющими, городами и селениями наподобие разменной монеты переходят из одних рук в другие, а у правоверного и благонамеренного человека нет на земле и тех несчастных крох покоя, которых бы ему достало на его короткий век, а его положение и благосостояние совершенно не зависит от него, от его желаний и самых лучших намерений.
Праздная фантазия безжалостно изобретательна и предусмотрительна до мелочей.
...широкое и ровное течение жизни, которая под конец девятнадцатого века казалась навсегда обузданной и укрощенной и порождала ощущение, что перед человечеством открывается эра мирного труда, простирающаяся в неоглядные дали будущего.
Только из тщеславия ты можешь быть добрым, щедрым и самоотверженным. Оно – единственная сила, которая движет тобою, твоя святыня, единственное в мире, что ты любишь больше самого себя.
С того дня, как началась война, не было еще такой отрадной, такой блаженной тишины, – упивался ходжа про себя, – пусть мимолетно, но она все же напоминала о подлинной человеческой жизни, давно уже идущей на убыль и совершенно вытесненной из этого мира громыханием орудий неверных. В тишине приходят молитвы; и сама она подобна молитве…»
Я не способна сказать, люблю я его или нет, или это весь мир я люблю с такой силой — воздух, дождь, выпавший ночью, и страсть, которая раскрывается, словно цветок, прорывая тугой бутон.
– Мне нужен плотный завтрак, – наконец сказала она. – Куча еды, я собираюсь думать сегодня.
Днем – жар убийственного света; ночью – рвотный душок больничной палаты. Деваться некуда. Такое уж время года.
Баркентин и Двойняшки замурованы в сумрак залы, а та в свой черед замурована в сумрак медленно влачащихся туч, разгоняемый лишь светом одинокой свечи, - прочие, оплыв, погасли. В бескрайней сводчатой трапезной эти трое - злобная марионетка в багровом тряпье и две туго набитые пурпурные куклы, по одной на каждом конце стола, - кажутся немыслимо маленькими, крохотными крапинами кричащих красок, вспыхивающих на их одеяниях, когда колеблется пламя свечи.