Счастлив потерпевший кораблекрушение обжора, пьяница в пустыне, развратник в тюрьме. Испытывать голод, жажду, желание, каждый день наново и каждый день понапрасну, после вечной жратвы, вечного пойла, вечных шлюх, — это самое близкое к счастью, что мы можем заполучить, новый подъезд и сад по последней моде.
Из всех категорий смеха, которые, говоря строго, являются вовсе не смехом, а разновидностями вытья, только три, полагаю, должны нас удовлетворить, я имею в виду горький, неискренний и безрадостный.
Поскольку карман, в котором Эрскин хранил этот ключ, не был карманом из тех, в которые Уотт мог залезть. Поскольку он был не обычным карманом, нет, но потайным, пришитым спереди к подштанникам Эрскина. Если бы карман, в котором Эрскин хранил этот ключ, был обычным карманом вроде кармана пальто, или брючного кармана, или даже жилетного кармана, Уотт, залезши в карман, пока Эрскин не смотрел, заполучил бы ключ на время, достаточное, чтобы сделать с него слепок при помощи воска, гипса, замазки или масла. Тогда, сделав слепок, он вернул бы ключ в тот же самый карман, из которого взял, предварительно начисто обтерев его влажной тряпицей. Но залезть в карман, пришитый спереди к подштанникам, даже если человек при этом смотрит в сторону, не возбуждая подозрений, было, Уотт это знал, не в его силах.
Вот если бы Эрскин был дамой… Увы, дамой Эрскин не был.
Мистер Хеккет отвел глаза от издыхающего дня
Смех, что ныне безрадостен, был некогда неискренним, смех, что некогда был неискренним, был некогда горьким. А смех, что некогда был горьким? Слезы, мистер Уотт, слезы.
Горьким смехом смеются над тем, что нехорошо, это смех этический. Неискренним смехом смеются над тем, что неверно, это смех интеллектуальный. Нехорошо! Неверно! Ну-ну. Но безрадостный смех — смех дианоэтический, из самой глубины рыла — хо! — именно. Это смех смехов, risus purus, смех, смеющийся над смехом, знак признания изысканнейшей шутки, словом, смех, что смеется — тишина, пожалуйста — над тем, что несчастливо.
Однако в своей комнате, хоть он порой и пытался выйти из нее через подвесной шкафчик, мистер Нотт чувствовал себя не таким незнакомцем и был на высоте. Здесь он стоял. Здесь сидел. Здесь преклонял колени. Здесь лежал. Здесь перемещался туда-сюда: от двери к окну, от окна к двери; от окна к двери, от двери к окну; от камина к кровати, от кровати к камину; от кровати к камину, от камина к кровати; от двери к камину, от камина к двери; от камина к двери, от двери к камину; от окна к кровати, от кровати к окну; от кровати к окну, от окна к кровати; от камина к окну, от окна к камину; от окна к камину, от камина к окну; от кровати к двери, от двери к кровати; от двери к кровати, от кровати к двери; от двери к окну, от окна к камину; от камина к окну, от окна к двери; от окна к двери, от двери к кровати; от кровати к двери, от двери к окну; от камина к кровати, от кровати к окну; от окна к кровати, от кровати к камину; от кровати к камину, от камина к двери; от двери к камину, от камина к кровати; от двери к окну, от окна к кровати; от кровати к окну, от окна к двери; от окна к двери, от двери к камину; от камина к двери, от двери к окну; от камина к кровати, от кровати к двери; от двери к кровати, от кровати к камину; от кровати к камину, от камина к окну; от окна к камину, от камина к кровати; от двери к камину, от камина к окну; от окна к камину, от камина к двери; от окна к кровати, от кровати к двери; от двери к кровати, от кровати к окну; от камина к окну, от окна к кровати; от кровати к окну, от окна к камину; от кровати к двери, от двери к камину; от камина к двери, от двери к кровати. Эта комната была меблирована солидно и со вкусом.
Но едва он успел ощутить нелепость этого, с одной стороны, и необходимость другого, с другой (поскольку редко бывает такое, чтобы ощущение нелепости не сопровождалось ощущением необходимости), как ощутил нелепость того, что только что ощутил необходимым (поскольку редко бывает такое, чтобы ощущение необходимости не сопровождалось ощущением нелепости).
И все же бесполезно не искать, не хотеть, ибо когда перестаешь искать, начинаешь находить, а когда перестаешь хотеть, жизнь принимается заталкивать тебе в глотку всякие лакомства, пока не начнешь блевать, а потом блевотину, пока и ее не выблюешь, а потом выблеванную блевотину, пока она не начнет тебе нравиться.
От времени все грубеет, снашивается, покрывается морщинами. Жизнь не потому трагична, Говард, что красота умирает молодой, а потому, что она делается старой и гнусной.