Жизнь — она и есть память.
Согласившийся жить вечно получит прозябание ценою жизни.
Раздираемый противоречиями, погрязший во внутренних дрязгах северный континент плотно отгородился от остального мира — потому что он считал себя всем миром.
Ветер принес облака, и они стелились в нескольких дюймах над почвой
плотной белой пеленой. Они клубились вокруг Гельварда, обтекая его тело.
Рот оставался ниже облаков, глаза видели их сверху.
Гельвард смотрел поверх облачной пелены. Сквозь жидкую, разреженную
атмосферу взгляд проникал далеко-далеко на север.
Гельвард очутился на краю бытия; вся громада мира лежала перед ним,
как на ладони.
Он мог бы сейчас объять взглядом весь мир.
К северу от Гельварда земля была плоской, ровной, словно крышка от
стола. Но впереди вдалеке она вздымалась вверх, симметрично изгибаясь с
обеих сторон и взрезая горизонт исполинским шпилем. Шпиль тянулся в небо,
все сужаясь, становясь все изящнее и острее, и невозможно было определить,
есть ли у этого острия конец.
Шпиль переливался яркими красками. У основания - обширные коричневые
и желтые мазки, переслоенные зеленью. А дальше на север - синева, чистая
глубокая синева, от которой становилось больно глазам. И поверх всего
этого - облака, тонкие белесые завитки и хлопья, а то и плотные скопления
ослепительной белизны.
Солнце садилось. Наливаясь пурпуром, уходило на северо-восток за
немыслимый вогнутый горизонт.
Солнце выглядело все так же. Широкий плоский диск, сплющенный по
экватору, а к полюсам, вверх и вниз, выгнутый длинными заостренными
копьями.
С того дня, как Гельвард впервые вышел из Города, он видел солнце так
часто, что облик светила уже не вызывал у него вопросов. Но теперь он
понял: его собственный мир, его планета имеет точно такую же форму.
Когда что-то во всеуслышание объявляют доступным немногим избранным, остальных тем самым толкают на всяческие догадки. И никакие установления не могут быть столь незыблемыми, чтобы простое удаление непосвященных из зала удержало их в неведении о том, что произошло.
Мне было шестьсот пятьдесят две мили от роду, и я стал женатым человеком.
— Там слишком уютно, — заявил он. — Половина народу в Городе и знать не знает, что творится снаружи, и не думаю, чтобы им очень-то хотелось об этом узнать.
— А зачем им знать? В конце концов, если у нас все идет гладко, это просто не их забота.
Оставшись один,сразу замечаешь вокруг куда больше, чем в компании.
— Судя по их виду, они здорово голодны, — шепнул он мне. — Ничто в целом свете не может так сплотить их в работе, как надежда пожрать.
Она склонилась ко мне, слегка подталкивая в грудь, и вдруг, подняв руки, сомкнула их у меня на шее, и я почувствовал на губах ее губы.
— Не говори ничего, — шепнула она. — Просто мне очень жаль, что мы поссорились.
Мы живем в плену аксиом...
Из того, что человек неправ, еще не следует, что он дурак.
Разве вам невдомек, что наш мир таков, каким мы его воспринимаем? Ваши органы чувств обманывают вас.
We are not at war because we have no disputes. We do not spy on each other because we are trusting and incurious. We travel short distances because we can see other islands around where we live and our ambitions are satisfied by going there. We rarely travel long distances for the same general reason. We invent gadgets and leisure activities and pastimes without purpose, because that is what we like to do. We paint and draw and sculpt, we write adventurous and fantastic literature, we speak in metaphors and we designate symbols, we act out the plays of our forefathers. We brag about our past glories and we hope for a better life ahead. We love conversation and sitting around, good food and passionate affairs, standing on beaches, swimming in the warm seas, drinking ourselves into contentment, sitting under the stars. We start making things then forget to finish them. We are articulate and talkative, but we only quarrel for the excitement of it. We are guilty of self-indulgence, irrational behaviour, illogical arguments, sometimes indolence, a musing state of mind.
Ветер принес облака, и они стелились в нескольких дюймах над почвой
плотной белой пеленой. Они клубились вокруг Гельварда, обтекая его тело.
Рот оставался ниже облаков, глаза видели их сверху.
Гельвард смотрел поверх облачной пелены. Сквозь жидкую, разреженную
атмосферу взгляд проникал далеко-далеко на север.
Гельвард очутился на краю бытия; вся громада мира лежала перед ним,
как на ладони.
Он мог бы сейчас объять взглядом весь мир.
К северу от Гельварда земля была плоской, ровной, словно крышка от
стола. Но впереди вдалеке она вздымалась вверх, симметрично изгибаясь с
обеих сторон и взрезая горизонт исполинским шпилем. Шпиль тянулся в небо,
все сужаясь, становясь все изящнее и острее, и невозможно было определить,
есть ли у этого острия конец.
Шпиль переливался яркими красками. У основания - обширные коричневые
и желтые мазки, переслоенные зеленью. А дальше на север - синева, чистая
глубокая синева, от которой становилось больно глазам. И поверх всего
этого - облака, тонкие белесые завитки и хлопья, а то и плотные скопления
ослепительной белизны.
Солнце садилось. Наливаясь пурпуром, уходило на северо-восток за
немыслимый вогнутый горизонт.
Солнце выглядело все так же. Широкий плоский диск, сплющенный по
экватору, а к полюсам, вверх и вниз, выгнутый длинными заостренными
копьями.
С того дня, как Гельвард впервые вышел из Города, он видел солнце так
часто, что облик светила уже не вызывал у него вопросов. Но теперь он
понял: его собственный мир, его планета имеет точно такую же форму.
Когда что-то во всеуслышание объявляют доступным немногим избранным, остальных тем самым толкают на всяческие догадки. И никакие установления не могут быть столь незыблемыми, чтобы простое удаление непосвященных из зала удержало их в неведении о том, что произошло.
Мне было шестьсот пятьдесят две мили от роду, и я стал женатым человеком.
— Там слишком уютно, — заявил он. — Половина народу в Городе и знать не знает, что творится снаружи, и не думаю, чтобы им очень-то хотелось об этом узнать.
— А зачем им знать? В конце концов, если у нас все идет гладко, это просто не их забота.
Оставшись один,сразу замечаешь вокруг куда больше, чем в компании.
— Судя по их виду, они здорово голодны, — шепнул он мне. — Ничто в целом свете не может так сплотить их в работе, как надежда пожрать.
Она склонилась ко мне, слегка подталкивая в грудь, и вдруг, подняв руки, сомкнула их у меня на шее, и я почувствовал на губах ее губы.
— Не говори ничего, — шепнула она. — Просто мне очень жаль, что мы поссорились.
Мы живем в плену аксиом...
Из того, что человек неправ, еще не следует, что он дурак.
Разве вам невдомек, что наш мир таков, каким мы его воспринимаем? Ваши органы чувств обманывают вас.
Мы нередко находим удовольствие в промахах и недостатках окружающих.