Разжег костерок, по осыпающейся гальке спустился к воде, присел и погрузил котелок в прозрачную Лену. Я делал простые и привычные дела и завидовал сам себе. Во всей этой маленькой, малюсенькой конфигурации жизни было столько ясности и покоя. Все тут было правильно. Ничего не нарушено. На душе тихо и хорошо. Никого я не обидел в этот день и знал, что не обижу, в душе плескалась простейшая, ни от чего, радость.
Он с жалостью оглядывал гигантское, никак и никогда неохватное пространство гор и тайги, вспоминал отчего-то свой богатый подмосковный дом и восьмикомнатную квартиру на Гоголевском бульваре… И ему ясно было, что меж теми людьми, что смотрят на небо из московских кабинетов, проводят вечера в московских ресторанах… распоряжаются лицензиями на рыбалку, охоту и золото… и дядь Сашей, гремящим сейчас по тайге старым железом, нет ничего общего.
Ни Бога, ни царя, ни даже любимого вождя…
Это нарушало представление местных об устройстве мира. Москвичами в их понимании могли быть только те капризные, зажравшиеся люди, что с жиру день и ночь скачут по телевизору, а они, это были они — умелые, бедные и веселые. Даже китайцы были понятнее и ближе москвичей.
Может, такой вот матерый мужик и составлял когда-то основу русской породы, не могли же лодыри да пьяницы отломить, а потом еще и освоить полмира…
Что это за страна, где менты всегда правы?!
Сначала по телевизору стало интереснее, потом и в жизни - зарплату перестали платить, предприятия начали закрываться.
До поры бизнес очень увлекал Илью - у него был свой банк средней руки - и все шло неплохо, и жить было интересно, но с какого-то времени он очень ясно, прямо физически начал ощущать, что чем больше денег, тем меньше остается жизни.
Одиночество в тайге — крепкая отрава, однажды ее хлебнувший, если он чего стоит, не может уже отказаться, а отказавшись поневоле, страдает, как о невозможной, невосполнимой потере в жизни.
Он был горд самим собой. Человеку это простительно... когда он один.
В России власть всегда была священной коровой. Даже здесь, на ее окраинах, куда уходили от разных притеснений и где никогда не было крепостного права, где на суровой природе жили более чем самостоятельные мужики, людей возмущало не дурное устройство самой власти, но лишь справедливость или несправедливость ее действий.
В исконной России, слава Богу, нередко еще попадаются такие люди — несерьезные вроде, чуть лишнего вертлявые, да суетливые, говорят больше, чем хотелось бы, к себе относятся без должного уваженья… а присмотришься — это только внешняя картинка, настойчиво им самим и создаваемая. А прячет он за простоватой вывеской хорошего трудягу — терпеливого и умелого, каких поискать.