– Мы внутри книги? Что-то вроде альтернативного измерения?
Его глаза сузились.
– Так ты разбираешься в чародействе?
Элизабет не стала говорить ему, что она попросту начиталась романов.
– Знание – всегда потенциальная опасность. Это более мощное оружие, чем клинок или заклинание.
Сколько людей, столько и мнений, а те, кто заявляет обратное, навсегда рискуют остаться во тьме.
– Я разрушаю твою репутацию, не так ли?
– Не беспокойся. Я занимался этим многие годы. Возможно, после сегодняшнего эти влиятельные семьи перестанут перебрасывать своих незамужних дочерей через мой забор. Такое действительно случалось, мне пришлось отбиваться от одной из них садовой лопатой.
– Скривнер, – осторожно проговорил он, – не хочу показаться нахалом, но это…
– Меч спрятан у меня под платьем? Именно так.
– Ясно. И как именно ты…
– Я думала, ты не хочешь показаться нахалом.
Жизнь – как масло без лампы. Она может быть измерена, но то, сколько она будет гореть, зависит только от того, как часто будут ее зажигать, насколько ярким и сильным будет ее пламя. Невозможно предугадать, уронят ли, разобьют ли эту лампу. В этом и заключается непредсказуемость жизни.
– Большинство людей выросло на сказках. Почему же ты продолжала верить даже тогда, когда весь мир перестал?
– Какой смысл в жизни, если ты ни во что не веришь?
Давай, просыпайся и продолжай меня бесить, пожалуйста.
Почему больше всего на свете мы жаждем вещей, которые легче всего могут уничтожить нас?
— Ты превосходишь нас всех. Ты — словно живая роза среди восковых цветов. Наше существование, может, и будет длиться вечно; но твой цвет ярче, а аромат — душистее, и шипы твои ранят до крови.
– Такие вещи я больше всего люблю рисовать, – объяснила я. – Детали, текстуры… – Чувствовалось, что суть моих слов от него ускользает. – С идеальными предметами не так интересно работать.
Он медленно снял плащ до конца.
– Тогда, полагаю, тебе вряд ли доставляет удовольствие писать портреты фейри, – отрешенно заметил принц.
– Грач, – улыбнулась я, возможно, немного более нежно, чем планировала, – нельзя вот так между делом называть себя идеальным, знаешь ли.
Я и правда выглядела как королева, но платье мое было погребальным саваном.
– Ты влюблен в меня? – ахнула я.
Ответом мне была неприятная тишина. Грач не смотрел в мою сторону.
– Прошу, скажи что-нибудь.
Он резко развернулся.
– Неужели это настолько ужасно? Ты так говоришь, как будто это самая чудовищная вещь, которую ты вообще могла себе вообразить. Не то чтобы я сделал это специально. Но почему-то мне начали нравиться твои… твои раздражающие вопросы, твои короткие ноги, твои случайные попытки меня убить.
Я опешила.
– Это худшее признание в любви, которое я когда-либо слышала!
– Какая удача, – горько сказал он, – как же тебе повезло – нам обоим повезло, – что ты так думаешь и чувствуешь. Значит, мы вряд ли нарушим Благой Закон.
Даже если бы жила тысячу раз, ни в одной из своих жизней не стала бы ради любви разрушать ни свою, ни чужую.
– Великолепная работа, как и всегда. Напомни, чем я собирался заплатить тебе за нее?
Я бросила взгляд на его элегантный профиль. Один его локон как будто случайно выбился из голубого банта на затылке. Мне на мгновение стало интересно, зачем Овод выбрал такое несовершенство прически.
– Мы договорились, что вы заколдуете наших кур, – напомнила я. – Каждая из них до конца жизни будет откладывать по шесть хороших яиц в неделю. А еще они доживут до старости и не погибнут из-за несчастного случая.
– Так практично, – вздохнул он, как будто это была трагедия. – Ты – самая почитаемая Ремесленница своих лет. Представь, какими дарами я мог бы осчастливить тебя! Я мог бы превратить все твои слезы в жемчужины. Мог бы подарить тебе удивительную улыбку, дающую возможность похищать мужские сердца, или платье, которое невозможно забыть. А ты просишь какие-то яйца.
– Я люблю яйца, – твердо ответила я, прекрасно понимая, что у чар, которые он описывал, неизбежно возникли бы странные, неприятные или даже смертельные побочные эффекты. И потом, что бы я стала делать с мужскими сердцами? Омлет из них не приготовишь.
Не в этом ли кроется вся нелепость человечности? Мы – не вечные нестареющие существа, свысока взирающие на течение столетий. Наши миры малы, а жизни коротки; мы истекаем кровью, а потом падаем в бездну.
Ходить по лезвию ножа было забавно ровно до той поры, когда он переставал быть метафорическим.
"I knew you talked to books. I didn't realise they listened."
"What? I never smell awful. I smell like sandalwood and masculine allure." He lifted his head to smell himself, and gagged. "Never mind."
— Почему ты так странно смотришь на меня? — спросил он.
— Вы использовали демоническое заклинание, чтобы сложить мои чулки!
Он приподнял бровь.
— Ты права, это едва ли смахивает на те злодеяния, которыми пристало заниматься чародеям. В следующий раз я не стану их складывать.
Then Hannah began to lace the corset up the back, and Elisabeth's breath hitched.
"I cannot breathe," she said, scrabbling at her chest.
"It's the fashion, miss."
Elisabeth was deeply alarmed by the idea that not breathing was fashionable.
“Why do we desire, above all other things, that which has the greatest power to destroy us?”
“Frankly, I had no idea how anyone knew if they were in love in the first place. Was there ever a single thread a person could pick out from the knot and say “Yes—I am in love—here’s the proof!” or was it always caught up in a wretched tangle of ifs and buts and maybes?”
When the world failed me, I could always lose myself in my work.”
“Walking along a blade’s edge was only fun until the blade stopped being a metaphor.”